KLDSTV |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » KLDSTV » АРХИВ ЭПИЗОДОВ » wolf in love is no more wolf
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]
sirotkin — навсегда
Остап Минаев, Алексей Александров
школьная обсерватория ••• первый день зимних каникул
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]
В коридоре откровенно зябко, и Остап прячет подбородок в широкой горловине свитера. Он очень не привык мерзнуть — волчья кровь грела лучше, чем что-либо еще — но, чуть не проспав, он натянул первое попавшееся под руку, и чуть не рассчитал, что зимой в горе только свитера может оказаться маловато. Но это ничего. В обсерватории теплее, согреется.
Преподаватель астрономии, Остапа искренне и заслуженно любящий, согласился выдать доступ без особых уговоров, стоило лишь заговорить про "потрясающий шанс для наблюдения, обещают чистое небо, вы же понимаете, это ценно зимой". Это было действительно ценно.
Ценной была возможность показать Сане, чем Остап живет и дышит. Ценной — потому что... Он не знает, почему. Просто так. Потому что Саня один из тех, кто действительно оценит. Потому что Саня заслужил его уважение. Симпатию. Это стоило того, чтобы мерзнуть в коридоре, дожидаясь его, ведь Остап, боясь заблудиться в коридорах и опоздать, прибежал почти на двадцать минут раньше. Это стоило того, чтобы впервые за много лет отказаться от поездки на каникулы домой — Поля как-то чудно прищурилась, когда он сказал, что хочет вплотную заняться ВКР, и была права несмотря на то, что ничего не сказала — просто потому что ему хочется провести время с Саней наедине. Пообщаться ближе, теснее.
Остап не чувствует за это ни капли вины. Лишь странное покалывание в кончиках пальцев, когда замечает Саню в конце коридора, который ближе к общаге Сварога.
Отредактировано Филипп Молчанов (2020-03-02 19:34:17)
Баба Тина запрещает Сане приезжать на эти зимние каникулы — сама будет в Москве, на форуме, который сама называет сборищем унылых краснобаев и тихо ненавидит всех, кто мешает ей вернуться в родной медвежий угол.
— Не особо ты и расстроился, Алексей, — голос ее в трубке звучит чуть надсадно, видимо, несёт что-то тяжелое. — Что у тебя там? Кроме злобной крошки-картошки.
— Ничего, — отпирается Саня, откидываясь на кровать. — Просто я рад, что у тебя...
— Брешешь, — небрежно перебивает Алевтина и глухо выдыхает в трубку — ставит, видимо, ношу на пол.
— Да ничего я не...
— Ты бреши-бреши, — Алевтина цокает языком. — Дело молодое, куда мне, бабке-то.
Саня скептично хмыкает, и Алевтина смеётся.
— Только себе не ври, — говорит она. — Если б было ничего, ты бы сразу не согласился. Ладно, бывай, Алексей. Передавай мелкому злыдню привет.
Саня улыбается. У Тоси с его бабушкой, хех, высокие отношения.
— И ничему своему тоже.
Алевтина бросает трубку раньше, чем Саня успевает среагировать.
Он со стоном закрывает лицо руками. Что ж такое с ним в последнее время?
***
Предновогодние недели всегда выдаются у Сани сложными: народ хватается за голову, бегает в панике перед неотвратимостью грядущих промежуточных контрольных, собирает конспекты и бьет челом в надежде выпросить ещё и устное пояснение к ним. Саня спасает всех утопающих, до которых может дотянуться, удерживает Тосю от попытки выброситься в фальшокно и умудряется вывезти свою часть на отлично. Продолжать улыбаться и вести вежливые беседы сложно, но если он не будет держать хорошую мину при плохой игре, то у значительной части Сварога начнётся паника. Саня адски устал.
Поля сдаёт литературу на пять, и Саня притаскивает ей с Медного бульвара красивый подарочный том Лермонтова. Она очень помогает ему справляться, как и Остап.
Он приходит на каждое занятие, и они, кажется, неплохо ладят? Сане невероятно комфортно с ним общаться, он иногда позволяет себе острить, с удовольствием рассказывает и с ещё большим удовольствием слушает, а ещё с какого-то момента — ловит каждую улыбку, каждый хмык, бережно откладывает в памяти редкий смех. С Остапом и Полей ему спокойно. Сане очень не хочется отпускать их после разговора, а ещё больше не хочется отпускать пальцы Остапа после рукопожатия. Саня редко касается людей, но здесь это так приятно.
Дружба греет, ведь правда?
А вот сегодня — сегодня они встречаются без Поли. Только вдвоём. Остап позвал его в обсерваторию. Саня волнуется и сам не может объяснить причины этого волнения. Тогда он стоял перед Остапом, забыв про усталость, про тяжелую голову и желание проспать до следующего солнцестояния, про то, что ночью куда-то выбираться не очень правильно.
Остап позвал его в обсерваторию. Саня согласился не раздумывая, чувствуя странное тепло на кончиках ушей.
Сейчас он, зябко кутаясь в большой белый свитер крупной вязки, старый и мягкий, как пух — подарок матери, который он до этого на люди никогда не надевал, идёт по коридорам все вверх и вверх. В виске чуть-чуть стреляет, но Саня не обращает внимания. Остап позвал его. Остап захотел встретиться с ним. Именно с ним, без всякой задней мысли, без определённых условий. Просто позвал посмотреть на звёзды. Сане почему-то хочется пискнуть, но желание это странное, в коридорах писк будет оглушителен, так что Саня его подавляет.
Он видит Остапа сразу. Тот стоит на повороте коридора, почти сливаясь с темнотой. Плавно поворачивается в его сторону, и Саня невольно залипает на текучести его движений. Остап двигается как лунный луч среди темного леса.
— Доброй ночи, — чуть улыбается ему Саня. — Простите, я опоздал?
Отредактировано Алексей Александров (2020-03-02 19:36:31)
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]Саня со своим свитером маячит в конце коридора белым пятнышком, прищуриться — точь-в-точь луна, и от такого сравнения Остап невольно усмехается, потому что к Сане его тянет ничуть не меньше. Даже сейчас он идёт навстречу, несмотря на то, что обсерватория в другом стороне коридора, несмотря на то, что наконец нашел кусочек пространства, где не так сильно сквозит, несмотря на то, что больше он ни с кем кроме Поли так не делал. Наверное, неудивительно — у Остапа, в общем-то, кроме него друзей и нет — разве что Гао, но с Гао у них довольно странные отношения, хоть и близкие к дружественным, а еще про Гао ему вообще не вспоминается, когда Саня рядом.
Саня рядом — Остапу странным образом нравится, как это звучит.
Подойдя ближе, Саня улыбается на расслабленный кивок Остапа, извиняется (конечно, он извиняется, это всегда происходит), и...
Называет его на "вы". Снова.
Сколько, блять, можно.
Остап исправляет его каждый раз. Саня каждый раз заводит эту шарманку заново. Возможно, это злило бы не так сильно, если бы не одно но — Саня обращался на "вы" ко всем, кроме Поли и своей подруги, с которой он пока не был знаком. Ко всем. Абсолютно, сука, всем. Остапу казалось, что они достаточно неплохо общаются, чтобы вычеркнуть его из категории "внешний круг общения" и хотя бы позволить подойти чуть ближе к "настоящим" друзьям. До душащей злобы хочется быть для Сани кем-то особенным. Подобраться поближе к объекту притяжения, сдружиться — зачем еще он бы стал звать его с собой посреди ночи?
Поэтому Остап даже не пытается сдерживать рвущийся наружу тяжелый гортанный рык.
— На ты, — взбешенно цедит он и, зная Саню, тут же продолжает, — И только попробуй, блять, начать загоняться сейчас!
Но что-то идет не так. Вместо того, чтобы после вспышки гнева испытать облегчение, как это случалось всегда, Остап чувствует только как жгучий, колючий клубок стыда спутывается в горле с обидой. Так бывало, когда на него ругалась мать. Так бывало, когда в восемь лет он смотрел на изуродованное лицо в зеркало.
Больше никогда.
Он потерянно прячет подбородок обратно в воротник свитера, чувствуя, как по рёбрам гуляет сквозняк, и лишь бормочет:
— Пойдем, холодно.
Рык отзывается в Сане вибрацией, которая по костям добирается до самых кончиков пальцев. Остап волк и этого не скрывает, и блеск глаз, и кончики зубов, и низкие, очень низкие ноты в разозленном голосе — Саню пробирает хлеще холода. Саня знает Остапа не первый месяц — и видит, отчётливо видит, как глубоко он его задел.
Нет, думает он отчаянно, я не это имел в виду. Я просто... Я не знаю.
Себе не ври, гремит у него в ушах голос Алевтины.
— Стой! — Саня хватает его за рукав, останавливая. Сквозняк лезет под свитер, но сейчас Сане жарко от стыда и волнения. Висок простреливает болью. — Остап, подожди. Послушай меня.
Саня собирается сделать глупость. Сане страшно до чёртиков. Но Остапу больно, и его боль жжёт Саню, скребёт под рёбрами. Он не может так это оставить.
Он перехватывает Остапа уже не за рукав, а за запястье — кожа к коже, контакт острый, Саня ощущает его, кажется, всем собой.
— Понимаешь, — он отводит глаза, говорить ему мучительно, он словно признаётся в чем-то постыдном, и только тепло чужой руки не даёт совсем расклеиться. — Я... меня так воспитали. Вежливость — залог общения, все такое.
Он неловко смеётся, а перед глазами стоит строгая собранная мать. Смейся тише и не болтай ногами. Будь хорошим мальчиком. Тон ровнее, спину тоже. И улыбайся, улыбка располагает собеседника.
Я же люблю тебя, Лешик.
— Мне сложно перестать... эм... — он не знает, как об этом сказать, но сказать должен. — Я с самого детства так общаюсь со старшими и сверстниками. Уважение и такт, все дела. Тося меня первые полгода кусала за каждое «вы».
Он смеётся снова, и смех нехорошо застревает в горле. Интересно, какое выражение лица сейчас у Остапа? Он не посмеет взглянуть, но и руки не отпустит.
— Поля младше, тут как-то само выходит, а ты... мой ровесник, ты...
Надежный, умный, за словом в карман не лезешь, с тобой спокойно, легко, ты смотришь на меня, а не сквозь, и улыбка у тебя...
Саня не говорит ничего из этого, поэтому взамен выдаёт другую правду:
— Я... подсознательно переживаю, что если... эм... буду фамильярничать, то ты... — давай, скажи ему! — перестанешь со мной общаться. А я этого не хочу. Вот.
Он убирает руку и отступает на шаг.
— Прости, пожалуйста. Я не хочу портить вечер. Пойдём?
Отредактировано Алексей Александров (2020-03-02 19:40:22)
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]Саня ловит его — из чьей угодно хватки он бы тут же вырвался, чтобы немедленно дать прямиком в ебало, но Саня просит остановиться и он останавливается. Он все еще страшно зол, все еще обижен, как малолетний, горло все еще саднит как проволокой — но Остап знает, что без него будет хуже. Остап знает, что потерять Саню и его дружбу будет больнее, гораздо больнее — потому что только мимолетная мысль об этом жжет каленым железом, потому что Остапу страшно даже представить, что он будет делать, если именно этот человек решит уйти и оставить его одного с Полей и полудурками из кучки оборотней.
Саня берет его за запястье и отводит взгляд, и лишь поэтому не видит, как Остап трет глаза свободной рукой.
И только затем у него в голове коротко щелкает — это, кажется, первый раз, когда Саня добровольно касается его не в рукопожатии. У него ладонь теплая, или это Остап замерз, он не знает, но это так открыто и честно, что он готов простить Саню в ту же секунду.
А затем Саня говорит.
Саня криво, полузадушенно смеется от нервов.
Саня меняется в своем привычном лице, но совсем не так, как Остап привык видеть — без лукавости, без искренних улыбок, только боль, боль, боль — боль Остапа, которую Саня воспринял слишком глубоко (как всегда), боль своя же, которую Остап раньше толком не видел; Саня выворачивает душу наизнанку — слишком многое о нем вдруг становится понятнее.
Он отпускает, и Остап тяжело, неуверенно вздыхает.
— Вот же дурак, — говорит он тихо — Сане или себе, даже он сам не знает.
Минаевы всегда были крепким и дружным кланом, и с самого детства Остапа хлопали по плечам, по спине, жали ему руку, другие дети играли с ним в ладушки, взрослые трепали ему волосы — и в школе поначалу его мучил тактильный голод. С возрастом он попривык, но сейчас то, на чем его вырастили, неплохо пригодилось бы — только в этот раз не ему самому.
— Значит, привыкай, пока что буду фамильярничать за двоих, — просто говорит Остап, шагает вперед и обнимает Саню за пояс, положив подбородок ему на плечо. Обнимает не особо крепко, чтобы у него была возможность освободиться, если станет совсем невмоготу, но достаточно, чтобы Саня почувствовал присутствие другого человека рядом.
Саня рядом.
Остап закрывает глаза.
В первый миг Саня каменеет. Остап теперь не просто рядом, Остап повсюду, и ощущения просто оглушают. От него пахнет зимним лесом и сухим теплом костра, на пояснице лежат сцепленные руки — тяжелые, большие, грудь прижимается к чужой груди, и Саня чувствует ритм чужого дыхания. Подбородок Остапа лежит у него на плече, голова тяжелая, и ее вес ощущается пугающе правильно.
Остап тёплый. Остап дышит. Остап мягко — наверное, это называется ласково — прижимает его к себе.
Саня не знает, что делать, куда деть руки, как справиться со сбившимися ударами сердца. Боль простреливает висок ещё злее — упивается нервами, стерва, ноги чуть обмякают — и вдруг Саня понимает, что не упадёт. Что Остап его держит. Что Остап рядом. Что Остап не злится.
Саня обмякает в его руках и позволяет себе неслыханную дерзость — кладёт руки Остапу на лопатки и роняет голову на плечо. Утыкается лбом, дышит почему-то рвано, а пальцы все сжимаются и сжимаются, комкая чужой свитер.
— Пока что буду фамильярничать за двоих, — говорит ему Остап, вибрация его голоса отдаётся Сане по всему телу, резонируя с бьющей его дрожью.
Надо бы разжать руки, надо отстраниться, надо улыбнуться и что-то сказать, но в Сане что-то в этот миг надрывно стонет, крошится, и он только дышит, вцепившись в свитер Остапа так, словно он край утеса, последний шанс удержаться над бездной. На выдохе с губ срывается:
— Спасибо.
И на последнем слоге у него окончательно ломается голос.
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]Саню аж колотит, и Остап обнимает его чуть крепче, просто ради перестраховки — несмотря на то, что он легкий и удержать его при случае не составит вообще никакого труда. На секунду ему кажется, что он сейчас заплачет — и Остап даже не секунду не осудил бы его за это. Пушистый Санин свитер щекочет ему шею, и объятия от этого становятся лишь комфортнее, искреннее, мягче… Остапу тепло.
Вблизи запах у Сани какой-то еще более домашний: Остап чувствует освежитель для белья и хвою, промерзлую свежесть и пропечатанную бумагу, что-то для укладки волос и совсем немного дезодоранта, что-то съедобное, что-то мягкое, что-то...
Им надо идти.
Отпускать не хочется. Сане плохо, но он не отстраняется, сам идет на контакт, цепляется так, словно от этого зависит вообще все на свете, и Остап физически чувствует его абсолютное доверие — он не хочет, чтобы это прекращалось. Отпускать Саню сейчас кажется почти предательством — перед ним или перед собой, Остап не знает.
Это не то, как обычно ведут себя друзья, осознает он. Это совсем не то. Но если не дружеское, то какое это? В отношении Остапа к Сане не было ничего братского, ничего родственного, он ему искренне нравился, но это не было чем-то знакомым, это...
Зажмурив глаза, он отгоняет мысль, но едкий, странный осадок остается.
Когда дрожь у Сани немного унимается, Остап разжимает руки и чуть отстраняется, но тут же хватает его за плечи и чуть придерживает, чтобы у него не закружилась голова без потери опоры. Глядя прямо в глаза, Остап тихо спрашивает:
— Ты нормально?
Оказывается, дрожать в чужих объятиях — это совсем не стыдно. Это немного неловко, это очень нужно, это внезапно облегчает усталость, вымывает из мышц напряжение. Саня дышит Остапу в плечо, и вдруг ловит себя на мысли, что ему очень спокойно.
Он сейчас уязвим как никогда, открыт почти болезненно, никакого такта, никакой дистанции, даже мыслей об этом нет, и оказывается, это так здорово — просто чувствовать, не пытаясь ничего скрывать.
Саня знает, что ни с кем, кроме Остапа, не позволил бы себе подобного. Даже с Тосей. Нельзя перекладывать на других людей свои проблемы, это он затвердил хорошо. Но с Остапом все выученные правила вдруг перестают работать. Остап особенный. Саня просто принимает эту мысль и перестает задумываться.
Его перестает колотить совсем уж откровенно, выравнивается дыхание, остается только боль в виске и легкая слабость. Остап мягко отстраняет его от себя, и Саня на миг слепо и испуганно цепляется за отодвигающееся тепло — неосознанно, совсем как ребенок, напуганный тем, что его покидают. Но на плечи тут же ложатся ладони, крепко, но осторожно фиксируют — Саня благодарен, он еще не очень уверен в ногах, — и Остап заглядывает ему в глаза.
Саня оказывается безоружен под этим взглядом. Он не может спрятаться, закрыться вежливостью и приятной улыбкой, он знает, что весь перед Остапом как на ладони — неуверенность, влага на ресницах, темные дуги под глазами. А еще — благодарность, доверчивая уязвимость и что-то робкое, самому Сане до конца не ясное. Остап смотрит на него так внимательно, так... так, что Саня даже не пытается отвести глаза. Смотри. Вот он я.
— Ты нормально?
Саня чувствует слабость в коленях, в виске продолжает стрелять так, что пробирает всю правую половину лица, в коридоре зябко. Но на плечах лежат теплые ладони, а грудью он еще ощущает фантом чужого дыхания.
— Да, — честно отвечает Саня и слабо улыбается. — Пойдем? Хочу увидеть звезды.
Хочу увидеть звезды с тобой, закачивает он про себя. Веди меня.
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]Выглядит Саня откровенно херово. По-хорошему, его бы вернуть в общагу, отпоить чаем и уложить спать, по-хорошему, ему нужно в покой и комфорт, по-хорошему, он не должен сейчас вообще быть здесь, не должен выслушивать вспыльчивые тирады Остапа, не должен ни за что извиняться, не должен трястись как от лихорадки, не должен после нервной, сданной на отлично экзаменационной недели тратить время на что-то, кроме отдыха, он Остапу вообще ничего не должен — но посмотрите-ка. Стоит. Смотрит — потерянно, но все равно почти счастливо. Хочет — по глазам видно, что правда хочет — не лечь спать, не сидеть в своей комнате, а шататься с ним посреди ночи по замку.
Остап это не одобряет совершенно, но он благодарен. Даже счастлив, наверное.
Саня выглядит херово, но с этим его не приукрашенным бесполезной вежливостью лицом, с этой оглушающей честностью, рвущей душу, смотреть на него настолько приятно, что отводить взгляд кажется почти ошибкой. Врать себе Остап не привык — он считает Саню очень, очень красивым. Но только Саню, не Санечку.
Кажется, о таком не принято говорить.
Кажется, про друзей так не думают.
Кажется, еще секунда, и Остап не сможет перестать смотреть.
Он смаргивает то, что ощущается наваждением, и говорит:
— Встань на ноги тверже, я сейчас отпущу.
Саня упирается ногами в пол, выдыхает и моргает, окончательно приходя в себя. Руки исчезают с плеч, и Саня ёжится — без них холодно и немного неуютно. Он дергает себя за подол свитера, кончики ушей ощущаются слишком тёплыми в этом зябком коридоре.
Остап смотрит на него как-то странно, но эта странность Сане почему-то очень нравится. Хочется опустить ресницы и лукаво улыбнуться, потому что ему легко и почти весело.
Саня себе не отказывает: опускает ресницы, улыбается, склоняет голову к плечу. Сегодняшний срыв что-то переломил в нем — и при этом оставил не острые сколотые края, но зыбкое ощущение свободы. Саня подозревает, что это напрямую связано с Остапом.
— Так о чем ты мне сегодня расскажешь? — Саня не смотрит на него прямо, но косится и, продолжая улыбаться, наконец идёт в сторону обсерватории. — Сегодня ночь очень темная из-за новолуния, да?
Двери обсерватории маячат впереди, и у Сани есть все шансы въехать в них лбом, потому что очень сложно не смотреть на Остапа — хотя бы краем глаза.
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]— Ага, темная, — отвечает Остап, копаясь в кармане джинс в поисках ключа, — Сегодня последний день Урсид, только метеоров будет не очень много, может, штук пять в час, не могу точно сказать, если честно. У них был пик активности пару дней назад, но там были экзамены, да и погода была так себе, не увидишь нихрена. Урсиды вообще в последние лет пятьдесят слабеют, раньше в пик регистрировали до ста метеоров в час, вот, кстати, четвертого числа будут Квадрантиды, там как раз примерно такая активность и есть...
Про астрономию говорить легко, и у Остапа развязывается язык. Он говорит много, быстрее, чем обычно, сыпет числами, фактами, за собственной запальчивостью забывая про холодный коридор и замерзшие руки. Они доходят до обсерватории, Остап быстро отпирает дверь, все еще продолжая говорить:
— Вот кстати на Квадрантиды я очень рассчитываю посмотреть, потому что... — в этот момент он переводит взгляд на Саню и впервые за свой короткий монолог сбивается с толку, замолкая.
Он улыбается.
Той самой острой, косой улыбкой, с тем самым лисьим прищуром, чуть наклонив голову вбок — и это все только для Остапа. Для него одного. Он даже не говорит про литературу или что-то, что Саня действительно любит, просто треплется про космос и ведет его смотреть на полудохлый метеорный поток — но этого почему-то достаточно.
Остап вдруг осознает, что уже пару секунд молчит и пялится. Коротко улыбнувшись в ответ, он распахивает дверь в обсерваторию и продолжает:
— Так вот. Квадрантиды. Надеюсь, четвертого будет хорошая погода.
Остап рассказывает про метеорные потоки. Казалось бы, что тут такого, но Саня не помнит, когда он в последний раз столько при нем говорил. И ладно бы просто говорил — нет, Остап говорит, а Саня и правда не может оторвать от него глаз.
У Остапа блестят глаза, он торопится, словно метеоры — это красивые камешки у него в руках, которые он протягивает Сане, стараясь показать сразу все. Угрюмости в нем нет ни капли, он словно светится изнутри, охваченный восторгом первооткрывателя — хотя открывает всего лишь дверь обсерватории, и Саня ловит каждое его слово, и ему кажется, что Остап утягивает его за собой, вверх, и рядом с ним космос оказывается вовсе не темным и пустым.
Космос Остапа — это сверкающая бездна чудес.
Саня слушает, слушает, и это лучше музыки, и даже когда Остап замечает, с каким лицом он это делает, и чуть сбивается, не перестаёт улыбаться — не может перестать.
Остап ведёт его смотреть на чудеса звездного неба, и Саня считает, что у него здорово получается — по крайней мере, одно чудо Остап сегодня для него уже совершил. А на другое Саня смотрит прямо сейчас, и какая-то лукавинка подталкивает сказать об вслух.
Саня не скажет. Пока. Нет, не из вежливости, а из-за естественного, очень приятного смущения.
— Надеюсь, четвёртого будет хорошая погода, — говорит Остап.
Саня моргает, осмысляя, а потом щурится от разлившегося под рёбрами тепла.
— Покажешь их мне? — спрашивает Саня — и он бы никогда не позволил себе такого эгоизма, ведь это практически навязываться, но с Остапом — можно. Остапа просить легко. — То есть я понимаю, что мы ещё даже Урсиды не увидели, но...
Покажи мне их все, говорит что-то внутри Сани. Я бы приходил с тобой сюда каждую ночь.
— ...я очень хочу увидеть то, о чем ты говоришь, — заканчивает он и тянет себя за подол свитера.
Как все-таки здорово, что у него есть такой друг.
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]Обсерваторию Колдовстворца Остап знал вдоль и поперек — с седьмого класса он ошивался здесь столько, сколько разрешали преподаватели, с опасливой осторожностью настраивал все более сложные телескопы, затаив дыхание, выискивал на ночном небе Сатурн в противостоянии — от одного лишь воспоминания мурашки бегут по коже.
А сейчас сюда, в его святая святых, пришел Саня, и его преследует ощущение, что только Сани здесь и недоставало для полной завершенности.
— Покажешь их мне? — спрашивает Саня, и Остап оборачивается, смотрит ему в глаза — кончики пальцев чуть покалывает от странного, одичалого желания снова к нему прикоснуться.
Остап показал бы ему весь мир.
— Я хочу увидеть то, о чем ты говоришь, — говорит Саня почти без смущения — красиво, красиво, так красиво.
Вот только сейчас — и такого, если честно, не бывало раньше — ему кажется, что кроме Алексея Александрова мира и вовсе нет.
Остап не понимает причин этой оглушающей, затапливающей его изнутри сентиментальности. Он не знает, почему он настолько привязывается к своему другу, а еще он очень боится спугнуть его — Саня видит его насквозь и, Остап уверен, считывает каждую эмоцию, но почему-то позволяет вести себя так и дальше, не пресекает, не...
Какой же ты все-таки идиот, Минаев, думает он.
— Расскажи мне еще про Лермонтова, — улыбается он, широко, зубасто и очень искренне. — Тогда подумаю.
Остап улыбается ему — широко, Саня отчетливо видит клыки, видит чужую радость, видит звезды без всякого неба — их хватает в чужих глазах — и улыбается в ответ, почти жмурясь от удовольствия.
— Сначала звезды, а потом стихи, — закусывает изнутри щеку и по-детски добавляет: — Я первый попросил!
Остап смеется. Он рассказывает ему про телескопы, водит от одного к другому, и Саня насмотреться не может, как чужие руки, большие, с очерченными серебристыми ночными тенями костяшками, ловко управляются с множеством шестеренок, колесиков и окуляров. Остап похож на дирижера, на часовых дел мастера из сказок, на — господи, Саня, дожил — самого настоящего волшебника, хоть сейчас и не использует магию. Иногда Саня даже мягко приоткрывает губы, чтобы пораженно выдохнуть — Остап в обсерватории, с блестящими глазами, широкой улыбкой и плавными движениями, запальчивыми жестами и морщинками-лучиками у глаз, Остап-Остап-Остап. Просто нет слов.
Саня ходит за ним как привязанный, не стесняется задавать вопросы — но не перебивает, заглядывает в предложенные окуляры. Об парочку неловко бьется лицом и ойкает — усталость сказывается на координации, но Сане нравится даже это. Сейчас, в мягком мерцающем сумраке обсерватории, несмотря на холод, Саня чувствует себя изумительно хорошо.
— Слушай, — начинает он в одну из пауз. — А поток будет видно невооруженным глазом?
Он снова дергает себя за подол свитера — ужасно невежливый, распущенный жест, но сейчас нет смысла сдерживаться и вообще — надо же как-то справиться со смущением. Просто перед глазами очень ярко стоит картинка — раздвинутые створки крыши обсерватории, полоса огромного бархатного неба с блестящим крылом Млечного пути и две маленькие фигурки, сидящие бок о бок в громадном створе. И плевать на холод. Уши снова жжет странным теплом, но Саня не обращает на это внимания.
В голове вертятся рифмованные строчки — не его собственные и даже не Лермонтова, и если бы, если бы они так сели, Саня бы не удержался и прочитал их вслух.
Ему очень сильно хочется читать Остапу стихи.
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]Остап чувствует себя околдованным. Не бывает все вот так хорошо. Не бывает все так идеально. Нельзя просто взять, совместить две вещи, которые тебе ценны, и получить такую отдачу.
Видимо, все-таки бывает? Видимо, можно? Иначе почему он настолько счастлив?
Почему он настолько счастлив видеть радость Сани?
— Конечно, будет, — отвечает он, пока идет к шкафу за пледом, — Сейчас купол раскрою как раз.
Его и самого уже пробирает — чуть менее теплокровный Саня, наверное, и вовсе промерз до костей (о чем, конечно же, сам никогда не скажет). Плед сюда притащил сам Остап перед каникулами, когда еще не рассчитывал, что будет смотреть на Урсиды не один, когда еще не решился позвать Саню с собой. Ему казалось, что это будет бесполезно, ему казалось, что Саня вежливо откажется — он не умел говорить "нет", но ради Остапа, глядишь, и смог бы.
Не смог.
Не захотел.
Остап левитирует плед к самой удобной точке для наблюдения, а затем идет к большому рычагу и плавно, с силой тянет его на себя, запуская раскрывающие купол механизмы. В ту же секунду его обжигает поток холодного ночного воздуха, и, зябко поежившись, Остап быстро шагает к Сане, который уже расправил плед, и садится рядом, кутаясь вместе с ним по самый нос. Чуть поразмыслив, он все-таки шепчет простенькое согревающее заклятие в довесок.
— Ну. Теперь ждем.
Придвинувшись к Сане плечом к плечу, Остап снова чувствует его запах почти так же отчетливо, как тогда, в коридоре.
Как и тогда, рядом с Саней ему тепло.
Остап укутывает их пледом и прижимается плечом. Это странно — ощущать другого человека, который не Тося, в непосредственной близости от себя, в прямом контакте — Саня остро чувствует точку соприкосновения, через неё идёт какое-то особенное, странное тепло.
Он утыкается кончиком носа в край пледа, пригреваясь, и поднимает глаза. Замирает. Дыхание останавливается где-то в горле, губы приоткрываются сами собой. С вершины Качканара видна длинная, серебристо-белая в ночи цепь Уральских гор, темное крыло ласа, а над ними — над ними то, о чем так восторженно рассказывал ему Остап. Сияющая бездна, звенящая беззвучной высотой, знакомая — словно вокруг опять густые амурские леса, но при этом новая — высота делает своё дело. Млечный путь — переливающееся лезвие по чёрному бархату, россыпи звёзд — каждая с кулак и играет, как камень в перстне древнего волшебника.
Саня аж приподнимается — с вершины горы кажется, что ты оторван от земли и от неба, и висишь в пустоте перед глазами всего космоса, и он смотрит сквозь тебя и отпечатывается в тебе. Если бы не тёплое плечо Остапа рядом, у Сани бы закружилась голова.
Строчки просятся сами собой, и он даже не замечает, как начинает говорить вслух:
— Смотри, как звезды в вышине
Светло горят тебе и мне.
Они не думают о нас,
Но светят нам в полночный час.
Они очень простые, эти слова, но принадлежат именно этой ночи, и им двоим, и теплу между ними, и смутной надежде глубоко в груди:
— Прекрасен ими небосклон,
В них вечен свет и вечен сон.
И кто их видит — жизни рад,
Чужою жизнию богат.
Саня замолкает и про себя заканчивает:
Моя любовь, моя звезда,
Такой, как звезды, будь всегда.
Горя, не думай обо мне,
Но дай побыть мне в звездном сне.
Он не знает, почему это стихотворение, не знает, почему Бальмонт, не знает, почему Остап, почему ночь, горы и тепло посреди зимы. Он знает только одно: пусть этот звездный сон не заканчивается.
И стоит ему об этом подумать, как небосклон пересекает сияющий росчерк метеора. Саня улыбается и прикрывает глаза. Боль в виске незлобно огрызается, и все меркнет. На самом пороге спокойной темноты Сане чудится, что под виском его что-то мягкое.
Отредактировано Алексей Александров (2020-03-02 19:52:50)
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]Купол раскрывается, и космос накрывает его с головой. Остапу кажется, что к привычным тремстам шестидесяти градусам прикрутили еще минимум сотню — его кружит, его затягивает, как всегда, и он любит это чувство настолько сильно, что из легких вышибает воздух. Космос снова великодушно раскрывает перед ним объятия.
Саня чуть привстает, тянется небу навстречу, и смотрит, смотрит, смотрит восхищенно, чуть приоткрыв рот, точно так же, как и он сам — он понял, он действительно понял то, что Остап доверил ему, и от этого хочется улыбаться, хочется смеяться, он так сильно благодарен, что это даже почти весело. Он правда понял. Остапу нечего было опасаться.
Саня вдруг начинает читать стихи, и это — словно землю вышибает из-под ног. Саня читает стихи про звезды, и это даже больше, чем то, что Остап мог бы представить. Саня читает стихи про звезды — ему. Саня читает стихи про звезды.
Небо расчеркивает метеором.
— Это... Это было потрясающе, — выдавливает из себя Остап, пусть даже горло сдавливает как-то странно. — Спасибо...
В этот момент Саня кладет голову ему на плечо и дышит так тихо и мирно, что даже дурак поймет — уснул. Конечно. Он выглядел очень усталым с самого начала, и, возможно, Остапу было бы даже стыдно за то, что он в такое время вытащил его полуночничать, но он слишком отчетливо видел, как счастлив был Саня, чтобы хоть о чем-то жалеть.
Он был счастлив с ним.
— Сань... — шепчет Остап, и не знает, хочется ли ему, чтобы он проснулся. — Саня...
Это "Саня" всегда казалось таким неправильным. Слишком простое и прямолинейное для него — умного и хитрого, парадоксально робкого и отважного одновременно, сложного и глубокого, простого и по-человечески приятного...
Вдох выходит каким-то судорожным — Остапу вдруг как-то неловко и почти страшно, но он все равно наклоняет голову чуть ближе к Саниной и шепчет едва слышно:
— Леш...
Нет. Тоже не то. Шмыгнув носом, Остап приобнимает его за плечо. Перед ними двумя — безграничная, практически вечная Вселенная.
Остапу мимолетно кажется, что все ее время — для них двоих.
еще раз спасибо за арт, Рейд <З
Отредактировано Филипп Молчанов (2020-03-02 19:54:25)
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]
orla gartland — oh god
Остап Минаев, Алексей Александров, Таисия Солончак
библиотека, спальня Ярил ••• конец зимних каникул
Отредактировано Филипп Молчанов (2020-03-03 22:20:43)
Тося из-под ресниц рассматривает Саню, сидящего на подоконнике. В фальшокне густые сумерки над снежным полем с проблесками первых звезд, Санин профиль укрыт сизыми тенями, он сидит, сгорбившись, и что-то набрасывает в блокноте. Не стихотворение — в движениях для этого недостает лихорадочной порывистости и характерного жеста, когда, закончив строчку, Саня отбрасывает руку в сторону, словно проводит по воздуху резкий росчерк от последней буквы.
Саня немножко осунулся — сессия далась ему особенно тяжело в этот раз, и под глазами у него появились круги, но сейчас он рассеянно улыбается, покручивая ручку в пальцах. Тося смотрит на него поверх книжки и сосредоточенно кусает губы. Ей тревожно. Вечерние исчезновения Сани ее настораживают.
Саня, человек крайне сдержанный, сейчас начинает раскрываться. Тося понимает, что это дается ему непросто, и — да, она может себе в этом признаться — очень боится, что его ударят в открытое ранимое нутро, не оценят и заставят снова схлопнуться. Тося не хочет для него такого опыта. Нет уж, только не для Сани.
Эта его робкая тонкая улыбка, внимательный прищур глаз, тихие смешки и мечтательное выражение глаз — Тося не позволит все это стереть, не позволит чужим бестрепетным рукам копаться в Сане. Человек, которому Саня беззащитно ляжет в ладони, должен быть его достоин. Тьфу, вот же Александров, испортил ее своей патетикой. Иволга, ага, как же.
Тося спрыгивает с кресла, потягивается и говорит, что пойдет прогуляется.
— Только не к яриловичам, — просит Саня.
— Ах какой ужас, ты так предвзят, — наигранно хватается она за сердце и выскакивает из комнаты под тихий смешок.
***
Тося собирает информацию легко и непринужденно — она всегда умела слушать и запоминать, делая вид, что ей совершенно все равно, о чем треплются с ней ребята.
Итак, Остап Минаев. Оборотень, хмуроволк с перепаханным шрамами лицом, иногда использующий это в своих интересах. "Он реально пугающий, слушай, как уставится исподлобья, хоть плачь!" Учится неплохо, с классом особенно на контакт не идет, но и не воюет, держится особняком, какие отношения с другими оборотнями — не очень понятно. Есть младшая сестра, учится в восьмом классе.
Картинка вырисовывается не особенно приятная: хмурый парень без друзей цепляется за вежливого и дружелюбного Санечку, чтобы... что? У Тоси несколько вариантов, и ни один ей не нравится.
Что ж, пора проверить парня на прочность.
Тося находит подходящий момент без труда — Остап забредает в библиотеку, почему-то в литературную секцию, хотя, судя по слухам, больше тяготеет к точным наукам. Готовится к встрече? Может, смотрит по корешкам, какие именно книги брал Саня, чтобы наживка была получше?
Не давая себе времени передумать, Тося подходит к Минаеву на расстояние трех шагов и приваливается плечом к стеллажу, скрестив руки на груди. Волчара возвышается над ней, как одна из вершин Качканара. Хмурый, чуть сутулый, с невыразительным мрачным лицом, покрытым широкими бороздами шрамов. Тося проходится по ним взглядом от виска до самой шеи, цокает языком и недобро щурится. "Крупный", — думает недовольно, но вслух говорит совсем другое:
— Ну здравствуй, псина.
Холодное раздражение клокочет в ней, и Тося не собирается его сдерживать.
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]Остап неожиданно для себя втягивается в литературу. Василиса Ивановна, раньше преподававшая у их класса, обычно предпочитала не обращать на него внимания (взаимно), но, возможно, сейчас она стала бы чаще задавать ему вопросы — из чистого удивления.
Заслуги Василисы Ивановны в интересе Остапа было хорошо если процентов пять.
Когда твой лучший друг и сестра — читай, две трети круга общения — восхищаются стихами, ты невольно втягиваешься. Ты интересуешься, чем они живут, ты пытаешься понять, ты понимаешь, ты остаёшься в этом увлечении вместе с ними. Мнение Сани начинает значить для него особенно много, мнение и одобрение — несмотря на то, что уж на одобрение он не скупился. Остапу нравится чувствовать, что он действительно заслуживает улыбок и кивков, Остапу нравятся его похвалы, Остапу нравится ловить его на удивлении от того, что Остап знает больше, чем кажется поначалу.
Провоцировать Саню на одобрение понемногу становится для него приятной привычкой.
Он чаще ходит в литературную секцию библиотеки — библиотекарша удивленно косится на него, но все-таки выписывает книги целыми стопками, и чуть пристальнее, чем у остальных, проверяет возвращаемые экземпляры. Ничего. Остап привык.
В один из таких дней, когда он ищет на полке нужный том Мандельштама, его окликают. Мелкая тощая девчонка, которую он, кажется, пару раз видел рядом с Саней. Недовольный, решительный излом бровей и неприятный изгиб линии рта. Смуглая, чуть лохматая. Злющая. На Саню только таких и тянет?
— Чего хотела? — бурчит он; настроения на разборки нет вообще.
Хоть бы это закончилось быстро.
— Чего хотела? — грубо интересуется у нее Минаев, явно не настроенный на долгий разговор, но Тосю не задевает вообще.
Ей хочется сделать этот разговор максимально некомфортным для собеседника, ей нужно увидеть истинное лицо Минаева, каким бы оно ни было. Соскрести с его физиономии это равнодушие, вывести на эмоции — это не так уж и сложно, когда у тебя есть глаза и вводные данные. Тося снова цокает языком, не торопится с ответом, рассматривает его, чуть запрокинув голову.
— Хотела посмотреть, — говорит она и усмехается. Вот значит, какой ты.
Она выразительно обводит шрамы взглядом, мстительно задерживается на каждом — не то чтобы они хоть как-то ее волновали, с точки зрения Тоси от роста в метр с кепкой и рук-веточек куда больше неприятностей, чем от нескольких царапин поперек рожи. Нет, но она почти уверена, что у Минаева это болевая точка, так что — почему бы не воспользоваться?
— А я-то думала, в чем дело, — продолжает она, совершенно игнорируя взгляд Минаева. Подумаешь, напугал. — Значит, новый объект для саниной жалости. Он всегда был сердобольным мальчиком.
Тося — сама объект саниной жалости — знает, как может уколоть мысль о том, что, кроме нее, в их общении ничего нет. Только она рубеж сомнений давно пережила, а что насчет Минаева? Сейчас увидим.
— Положим, теперь понимаю, чего он с тобой носится. Но ты, признавайся, тебе это зачем? Помощь в учебе? — она в притворной задумчивости прикусывает губу. — Да нет, на дурака ты не похож. Самоутверждаешься за чужой счет, пес? Или друзей через него хочешь завести? Он же такой добрый, покладистый, слова поперек не скажет, грех не воспользоваться, да? Сам никогда не отойдет, даже если захочет. Весьма удобно, учитывая твою рожу.
Тося говорит гладко и прямо, нигде не сбивается, только пару раз хмыкает презрительно. Ну давай, Минаев, покажись.
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]Неприятная у мелкой сучки не только мимика.
Она словно пытается расковырять каждую видимую ей болячку на Остапе этими своими тонкими длинными пальцами ювелира — только результат совсем не такой красивый. Она тащит, провоцирует, мерзко царапает подкорку — у Остапа чешутся кулаки, стерве хочется врезать сию же секунду и не тратить ресурс на то, чтобы пытаться общаться — тем более, что у нее точно нет цели общаться.
Если Саня узнает, что ты ее отпиздил, думает Остап, всему конец. Сдержись. Только сдержись.
А заноза все наседает, цепляется вообще за все — за одиночество, за возможные проблемы с самооценкой, за лицо, снова за лицо — ищет уязвимости, болевые точки, пытается развести на эмоции и гнев, но если она думает, что Остапа нервируют комментарии насчет лица, то она сильно ошибается.
— Чего нового расскажи, а? — нехорошо улыбается он, даже не замечая поначалу, что скалится. — Про лицо я уже наслушался, за десять лет много остряков было.
Нападай, думает он, попробуй. Загрызу.
О, думает Тося, видя в его глазах ярость. О.
Он хочет ее ударить, он совершенно точно хочет ее ударить, но страха в ней нет ни на йоту — она отлично знает, как сильно отличаются желание и намерение. Минаев хочет ее ударить, но не ударит. Значит, с самоконтролем все в порядке. Неплохо. Для начала.
Наслушался, значит, отмечает она про себя, за десять лет. Неплохо. Реплика короткая, хлесткая, отбивается упорно, но при этом пока не пытается задеть ее в ответ. Откладывает провокацию или просто не мстительный по натуре, не копит яда? Ладно, подождем, посмотрим.
Он нехорошо скалится — губы разъезжаются в стороны, клыки белые, опасные, волчьи. Тося не Саня, в оскалах почти не разбирается, но тут предупреждением веет за версту. И ей это даже, пожалуй, нравится. Честная мимика — верный признак человека без двойного дна. Но не достаточный.
— Нового? — переспрашивает она вкрадчиво. — Это не я тут новое для себя открываю, в литературной-то секции. Знания осваиваем? Проникаемся классикой? Какое похвальное рвение.
Она перестает улыбаться, отлично зная, как резкая смена выражения ее лица влияет на собеседника, и продолжает очень серьезно:
— Ты правда думаешь, что этого достаточно? Только того, что ты прочитаешь несколько книжек и сможешь поддержать разговор? Ты ведь видел Саню и, повторюсь, не дурак.
Она делает шаг вперед и смотрит ему в глаза — уже без насмешки, с холодным вызовом.
— Думаешь, для такого верного, доброго, самоотверженного человека достаточно — тебя-то?
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]Она видит. Слишком много видит. Слишком внимательно вглядывается, анализирует каждый поступок Остапа, разбирает его по полочкам, препарирует, режет на лоскуты, чтобы обвешать ими Остапов гроб.
Остап не дурак, она права. Он не станет поддаваться. Он не станет отвечать, ему незачем добровольно оголять перед этой садисткой душу, ему не нужно реагировать, не нужно...
— Думаешь, достаточно? Тебя-то?
Нет. Не достаточно. Ни на секунду. Ни капельки недостаточно, щенячьим скулежом звучит в мыслях, никогда не будет достаточно, всегда будет мало, всегда будет мало.
Она его достала. Она зацепилась за единственный спусковой крючок, который мог бы сработать, и выстрелила прямо в лоб, холодно, расчетливо, безжалостно — хотя будто от нее стоило надеяться на жалость.
— Я не пойму, — чуть подрагивающим от сдерживаемой ярости голосом говорит он, — ты ревнуешь, что ли? Или думаешь, он сам за себя не постоит?
Злоба, злоба, злоба клокочет в нем, но...
Но Саня не одобрит, знает он.
Саня расстроится, если ты ответишь ей тем, чего она заслуживает.
Саня расстроится.
— Он считает, что достаточно, — цедит Остап сквозь сжатые зубы. С силой задвинув том Мандельштама обратно на полку, он, с трудом не срываясь на утробное рычание, продолжает:
— Значит, так и есть.
Остап не собирается давать ей еще больше поводов для атаки. Бросив на стерву еще лишь один взгляд, он уходит прочь.
Она его достала. Тося видит это в ту же секунду, как произносит последнюю фразу. Все это время она смотрит Минаеву в глаза, в упор, сосредоточенно впитывает их выражение — отец научил, отец много раз повторял, что человека всегда выдают глаза и еще чаще — руки.
Стоит ей закончить, как зрачки в глазах Остапа по-волчьи резко сужаются, и от этого по хребту пробирает мурашками. Он смотрит на нее с такой яростью, словно сейчас вцепится в глотку, но Тосе хватило короткого первого мига, чтобы прочитать боль и панику.
Она его достала.
Рука Остапа сжимается на выдвинутом томе так, что белеют костяшки пальцев, и мелко дрожит. Если бы здесь было только задетое достоинство, не дрожала бы.
Но Тося не задела достоинство. Тося нашла слабость.
Не ревную, мысленно отвечает ему она. У меня нет права ревновать Саню. Я только хочу узнать, стоит ли давать такое право тебе. Но вслух ничего не говорит, ждет продолжения.
И да, он может за себя постоять. Здорово, что ты это видишь.
— Он считает, что достаточно. Значит, так и есть.
Удивительно, как он держит себя в руках. Удивительно, как коротко и емко отвечает. Удивительно, что даже в такой ситуации аппелирует к мнению Сани. Оставляет за ним право принимать решение. Браво, Остап.
Он бросает на нее испепеляющий взгляд и, круто развернувшись, не замечает, как смягчаются черты ее лица. Тося расслабляет плечи, глядя на его рассерженные лопатки, и чувствует себя виноватой. Это просто замечательно.
Она разворачивается в противоположную сторону, позволяет себе улыбнуться и бросает, зная, что волчара услышит:
— Извини, Остап. Увидимся.
***
Через десять минут она влетает в комнату, пугая Саню хлопком двери, и возвещает:
— Вставай, рыцарь, нужна твоя помощь.
Саня соскакивает с подоконника и встревоженно спрашивает, все ли в порядке.
— Да не мне, — легкомысленно усмехается она, падая поперек кресла. — Я тут, кажется, чуть-чуть поломала этого твоего Остапа.
Саня замирает, и Тося отчетливо видит, как напрягаются его плечи. Ей становится еще совестнее, и она запрокидывает голову к потолку, чтобы Саня не видел, как горит на ее щеках стыд. Это хорошо, отмечает рациональная ее часть. Сволочи вроде нее перед другой сволочью стыдно не бывает.
На то, чтобы дословно пересказать все реплики, уходит меньше трех минут. Ей ужасно признаваться в сказанном Сане, но она должна это сделать, должна им обоим.
— Это ужасно, Тось, — говорит ей Саня горько, уже натягивая пиджак.
— Я знаю, — просто отвечает она, не глядя в его сторону. Вряд ли она переживет его взгляд.
Больше ничего не сказав, Саня вылетает в коридор, оглушительно хлопнув дверью.
Тося закрывает лицо руками. Саня оказался остаповой слабостью, а это исключает всякий расчет. Значит, Остап заслуживает хотя бы шанса. Тем более что сейчас Саня примчится зализывать ему раны — и это должно сблизить их еще больше. Если бы Остап того не стоил, она бы ни слова не сказала.
В пустой комнате Тося тихо смеется. Ей легко и горько. Планы у нее, как всегда, что надо.
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]— Извини, Остап, — слышит он краем уха, сваливая куда подальше. — Увидимся.
Как же.
Хочется — ха-ха, как смешно — выть в голос, хочется драться, хочется сжаться в клубок и спрятаться, спрятаться, спрятаться от всех, пока злость не выдохнется — он чуть ли не бежит к себе в комнату, сосед на каникулах, точно, там никого не будет, и, захлопнув за собой дверь, замирает.
Ну и что дальше? Орать? Выть? Плакать? Дальше — ничего. Она права. У Сани есть выбор, с кем общаться, с кем дружить. У него нет. У него кроме Сани и Поли никого.
Правда его оглушает, и, сев на кровать, он поджимает ноги к груди и пытается унять дрожь в коленях. Через Саню она его и достала. Саня и оказался его слабым местом, его уязвимостью — именно тот человек, с которым хочется быть сильным и уверенным. Ради Сани он размяк, ради Сани...
Ради Сани происходит слишком многое.
Остапу не хочется это менять.
Он не знает, сколько проходит времени, прежде чем он слышит легкий, осторожный стук в дверь.
— Да! — рявкает он, подбираясь и пытаясь привести себя в порядок, но в комнату заходит Саня — встревоженный, видно, знает, в чем дело — и плечи сами собой расслабленно опускаются. Откинув голову назад, Остап с горькой усмешкой говорит:
— Познакомились мы с этой твоей Тосей.
Сердце у Сани колотится где-то в горле, пока он бежит по коридорам в сторону общежития Ярила. Сварожичи провожают его удивленными взглядами — никогда на их памяти тихий прилежный Санечка не носился по этажам с взъерошенными волосами. Сане нет до них никакого дела. Не сейчас, когда где-то там Остап, которому такого наговорили... Злость на Тосю кусается где-то внутри, жгучая, но у Сани нет времени и на нее, он потом с этим разберется, когда убедится, что Остап в порядке.
Остап не в порядке. Саня понимает это сразу, как только на его стук в дверь раздается грозное, самую чуточку истеричное "Да!". Он входит, слушая грохот крови в ушах, и замирает на пороге.
Остап сидит на кровати, подтянув ноги к груди и откинув голову назад, упираясь затылком в стену. Саня ошеломленно смотрит на открытую линию шеи, на опущенные плечи, на оттиснутое во всей фигуре горькое отчаяние, и чужая боль обвивается вокруг него, стискивает горло так, что Саня не может дышать. Остап рядом с ним всегда был сильным, непоколебимым, чуточку насмешливым, чуточку восторженным, от него расходились тепло и сила — а теперь в комнате зябко, и в глазах у Остапа — рыдающая штормовая бездна.
Саня чувствует, как обжигающе сжимается что-то под ребрами. Остап этого не заслуживает.
Порыв защитить, укрыть, успокоить, стереть с чужого лица это разбитое выражение, вернуть блеск глаз и улыбку — огромная волна, которая поднимается внутри него и отрезвляюще окатывает с ног до головы. Саня отбрасывает все свои переживания, чувство вины и желание заплакать, запихивает все это подальше и целиком сосредотачивается на Остапе.
Он ему нужен. Он никуда не уйдет, пока Остап не поймет, насколько он потрясающий.
Саня проходит в комнату и осторожно присаживается на кровать, не спрашивая разрешения. Разбитый и болезненно уязвимый, Остап этого, кажется, даже не замечает. Саня отталкивается ногами, прижимается спиной к стене рядом с ним и касается чужого плеча своим.
— Ты ей поверил? — тихо спрашивает Саня, опуская руки на колени. — Поверил тому, что она сказала?
После короткого молчания просит:
— Остап. Поговори со мной.
[nick]Остап Минаев[/nick][status]В ЦИРКЕ НЕ ВЫСТУПАЮ, ОТЪЕБИТЕСЬ[/status][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/W6Ym2vvzfDE.1582407855.jpg[/icon][sign]___________________________________
дотронься до меня пожалуйста и тебе пиздец[/sign]Саня — взмыленный после бега, переводящий сбитое дыхание — садится рядом. Он бежал к Остапу: растрепанный, взвинченный — прибежал, чтобы весь шквал этих кошмарных эмоций рухнул на его чрезмерную эмпатию — и Остап чувствует за это вину. Саня наверняка злится на свою подругу, и в этом тоже его вина. Он слишком слабый. Слишком уязвимый. Слишком привязчивый.
Из-за его недостатков плохо еще и Сане, и от этого хочется лишь бессильно зарыдать.
— Поговори со мной.
О чем говорить? О том, как его подруга безнадежно права? О том, что Саня — это единственное, что заставляет его хотеть быть лучше? О том, как безнадежно он от него зависит?
Вместо этого Остап полушепотом выдавливает из себя лишь вопрос:
— Ты же так не считаешь, да?
Хочется плакать. Остап привык быть один, правда привык — он не хочет привыкать снова.
Он задушенно, нервно смеется.
Остапу плохо, невероятно плохо, его потряхивает, но что еще хуже — он закрывается, он слишком много думает и слишком мало говорит. Саня кожей ощущает роящиеся вокруг сомнения, страхи, переживания, они заполняют комнату, невидимые скалящиеся тени, обступают Остапа со всех сторон. Саня прижимается к нему чуть сильнее, отчаянно желая встать между ним и всеми этими демонами. Он не позволит им терзать Остапа.
— Ты же так не считаешь, да?
Саня не узнает голос Остапа, тихий, надломленный, не узнает его срывающийся смех, больше похожий на всхлипы, и чужая мука вскрывает ему вены, вытягивает из-под кожи нервы, и все это болит, болит-болит-болит, и Саня знает, что это — всего лишь эхо того, что сейчас испытывает Остап.
Он прикрывает глаза, прислушивается к чужому надсадному дыханию и вслепую протягивает руку. Пальцы ложатся поверх остаповой руки, чуть сжимают, ловя чужую дрожь, и тогда Саня начинает говорить:
— Я считаю, что тебя более чем достаточно.
Это чистая правда, и выдавать ее легко.
— Иногда я жалею, что ты не можешь увидеть себя со стороны, — Саня, запрещая себе думать о том, что он делает, поглаживает чужие костяшки. — С тобой мне так легко, ты подхватываешь любую мысль с полуслова, ты не просто слушаешь меня, ты слышишь, тебе интересно то, что я говорю, ты... тебе интересен я сам. Рядом с тобой мне нет нужды думать о правилах приличия, а о них я помню даже с собственной матерью.
Он сглатывает, запрокидывает голову так же, как Остап, и смотрит в сумрачный потолок. Уродливые тени сомнений пляшут по комнате, и Саня собирается жечь их словами, как каленым железом, чего бы ему это не стоило. Если нужно будет, он вывернется перед Остапом наизнанку.
— В тебе столько всего, ты даже не представляешь, — он сжимает чужую руку чуть сильнее, слушает дыхание. — Иногда мне кажется, что в тебе прячется тот самый космос, который ты так любишь. И... за все это время ты ни разу ни о чем меня не попросил. Для меня это... внове. Ведь ты знаешь, что я не смогу отказать. Но... именно тебе я не хочу отказывать. Не из вежливости.
Саня улыбается — легко-легко, бросает вызывающий взгляд на обступившие их тени.
— Жалость тут не при чем. Ты мой друг, Остап. Мне нравится... мне очень нравится проводить с тобой время. Клянусь, что это правда.
Кольцо тускло вспыхивает на пальце, отзываясь на его слова.
Вы здесь » KLDSTV » АРХИВ ЭПИЗОДОВ » wolf in love is no more wolf
