Саня врывается в свою комнату и захлопывает за собой дверь, приваливаясь к ней лопатками. Грохот крови отдается в ушах, как удары колокола. Думать не получается совсем. Он только чувствует, как горят щеки.
В фальшокне внезапно — зимний морской пейзаж, огромные льдины, просвечивающие краями, и послезакатное темное небо. Тося сидит в кресле — кресло это занимает половину свободного пространства в комнате, и она притащила его специально для себя еще классе в девятом — и читает книгу. Над плечом у нее горит магический светлячок, через лицо идут длинные тени, ломаясь на закушенной губе. Она не поднимает взгляд на застывшего у двери Саню, дает ему прийти в себя — и он ей за это благодарен.
Некоторое время они молчат, пока Саня пытается успокоиться — выходит не очень. Он все еще ощущает пальцами чужое лицо, видит блестящие глаза Остапа совсем рядом, его взгляд снизу вверх — с саниных колен.
Господигосподигосподи, думает Саня исчерпывающе и таки прижимает руки к щекам. Господи.
Это было максимально неловко, как он вообще мог такое себе позволить? И разве от неловкости должно так спирать дыхание?..
— Злишься? — спрашивает Тося, не поднимая головы от книги. — Если злишься — справедливо. Имеешь право.
У нее слишком ровный голос, и пальцы не дрожат, и кольцо на пальце не мигает — отличный самоконтроль.
Не злись на нее, звучит в ушах голос Остапа, и от одного воспоминания по шее бегут мурашки. Она ради тебя старалась. Саня бессильно отмечает, насколько сильное влияние теперь оказывают на него слова Остапа.
— Не злюсь, — отвечает он, и это правда, потому что для злости в нем просто не осталось места.
Тося, услышав что-то в его голосе, ведет пальцами, заставляя светлячок разгореться ярче, и поднимает на него глаза.
— О. Сань, да ты весь красный.
Саня беспомощно закрывает лицо руками. Он знает. Он, блин, чувствует.
— Видимо, спрашивать, как прошло, будет неприлично?
— Тось, — стонет Саня в ладони, сутулясь. — Пожалуйста.
Неприлично, как же. Остап на его коленях, Остап, льнущий к его руке, Остап, смотрящий прямо в душу, Остап, доверчиво тянущийся к нему, к его словам и касаниям, Остап, Остап-Остап-Остап. Саня, задушенно всхлипнув, съежает по двери вниз и сжимается на полу. Он сам не может разобрать, что с ним происходит, эмоций слишком много, от вежливой дистанции между ним и человечеством не осталось ни черта, а он — не привык, он не знает, как со всем этим быть, он, черт побери, не может определиться, счастлив он в эту конкретную минуту или несчастен.
— Черт побери, — выдыхает он, прижимаясь пылающим лбом к колену.
Блестящий вывод, Александров, садись, пять.
Рядом садится Тося, прямо на пол, и закидывает руку ему на плечо. Притягивает к себе — привычно порывистым движением, и Саня вспоминает ласковое тепло остаповых рук, плавно оборачивающееся вокруг его талии, и скулит. Боже, дожили.
— Сань, — непривычно мягко окликает его Тося. — Дыши, Сань.
Саня прерывисто вдыхает, потом медленно выдыхает — и вытягивает одну ногу вперед, расслабляя спину.
— Уже лучше, — комментирует Тося, убирая руку с его плеч — она никогда не прикасается к нему дольше десяти секунд. А вот Остап... Да твою-то мать! — Сань, ради всего святого, перестань думать.
Он аж голову к ней поворачивает, смаргивая с ресниц влагу.
— Что?
— Говорю, думать перестань, тебе вредно, — хмыкает она и беззлобно усмехается. — Не надо анализировать.
— Но что тогда...
— Чувствуй, Сань. Просто чувствуй. Это бывает очень круто.
Саня сглатывает, обхватывает руками колени, чувствуя себя непривычно маленьким. Последний раз он так ощущал себя... лет в восемь? А потом стал приличным серьезным сыном.
— Так что у вас стряслось? — расслабленно спрашивает Тося, опуская руки между острых коленок и царапая край ковра.
— Я, — лицо опять загорается, — я погладил его по щеке.
Тося, округлив глаза, поворачивает к нему голову.
— И все?
— В смысле?
Повисает короткая пауза. Тося смотрит на него не мигая и чуть хмурит брови.
— Да, — выдает она, дергая себя за прядку. — Еще запущеннее, чем я думала.
— Что, Тось? — спрашивает он у нее жалобно. — Объясни мне.
— Ну уж нет, — она встает, потягивается, танцующей походкой выходит в центр комнаты и оборачивается к нему, заговорщицки блестя глазами. — Не буду лишать Остапа такого удовольствия.
Саня даже подумать боится, что она имеет в виду. Тося гладит себя пальцем по подбородку и добавляет:
— Но кое-что все-таки покажу.
Она подходит к фальшокну, постукивает перстнем по краю рамы, и над седым замерзшим морем вдруг раскрывается сияющая лента огней. Они зажигают края льдин цветными искрами и отсветами ложатся в комнату.
— Красиво, правда? — Тося улыбается уголком рта.
— Красиво, аж дыхание перехватывает, — соглашается Саня.
— Ну вот и думай, — Тося падает поперек кресла и снова открывает книжку.
Саня смотрит в окно. Огни танцуют над ледяным океаном, и в пейзаже больше не чувствуется ни капли холода.
— Тось. Прости меня.
— И ты меня, — она улыбается шире, не глядя на него, да и сам Саня замечает ее улыбку краем глаза.
Аврора бореалис. Северное сияние. Редкое, поразительное чудо, одним своим появлением рассеявшее ощущение векового холода. От которого перехватывает дыхание.
Саня сжимает руку в кулак, чувствуя тепло на кончиках пальцев.
