Кацпар и Франчишек — близнецы польской чеканки с Дажбога. Оба: серые как мыши, высокие, долговязые и томные, как с иллюстраций раздела про чуму в книжке по истории. Оба — красивые, а еще их две штуки, а много — это лучше, чем мало, но. Но Дажбог. Дажбог — это всегда досадное происшествие

Ян массирует переносицу, разглядывая совковые узоры на красном ковре

(это всегда полный пиздец).

Вика шмыгает носом над стаканом, и теперь у нее там апельсиновый сок с соплями. Яну не нравятся дажбожичи: они слишком искренние, а еще от них всегда одни проблемы — а Вика с Хорса. Вика Яну не нравится потому, что он извел на нее уже пачку носовых платков. В остальном, конечно, Вика это восторг. Вика на три года младше, на двадцать сантиметров ниже и на пятьдесят баллов айкью умнее, но это не мешает ей смотреть на Яна как на человека, который может прийти и все объяснить. Ян — не против. Ян правда может. Ян бесится: он уже приходил и все объяснял — но вот мы здесь. Вот я сижу в твоих слезах, ты сидишь в своих слезах, а еще у меня закончилось в стакане, а я не могу встать и долить себе еще, потому что ты ноешь.

Вика ноет. А знаете почему? Потому что Дажбог.

— Но он бы не общался со мной так, если бы у него ничего ко мне не было, — у Вики один глаз — зеленый, другой — серый, и оба — опухшие.

Оба опухшие, потому что она плакала-плакала, потом успокоилась. Сказала себе: приду на пати классная и красивая, и Ян не стал ее расстраивать еще раз. Классная и красивая, да. На самом деле, это правда. Обычно это про нее, сейчас — нет, но если ей про это сказать, то ее совсем размажет. Ну, ее и так размажет — Сереже Бардземишвили, капитану Айтвараса, и без Вики весело.

— А с другой стороны, — она сдувает с лица кучерявую черную прядь: мадьяро-цыганское прошлое рода оформляется в чудесную обложку с именем Вика (так в паспорте) Патаки, — если бы у него что-то было, он бы сейчас сидел здесь со мной, верно?

Верно, думает Ян. Это верно. Бардземишвили повествует очередную байку, сидя на столе, и публика у него самая благодарная на свете. Не то чтобы Ян обстоятельно изучал, что такое Сережа Бардземишвили, но он, вроде, из тех людей, с которыми лучше, когда они к тебе ничего не имеют. Только вот как объяснить это Вике.

— Пойти что ли поговорить с ним? — ее ярко-белые колготки на фоне красного ковра — чисто пионерская эстетика, а еще Ян наклоняется ее стакану, принюхивается и говорит себе “ага”. Вкусный сок, наверное. Сороки так долго провозили контрабанду, что аж забродил немножко.

— Поговори, — сначала — худые ноги в черных брюках, потом веснушчатые кисти рук, следом: — А с кем? — и Сеня плюхается на пол рядом.

Айтварас уже покачали на руках, за каждого успели выпить, каждого — зацеловать, и теперь праздничные посиделки стали обычными посиделками, а Ян с Викой переместились с дивана в угол между диваном и стеной. В этом углу было тихо, уютно и видно очень много коленей, теперь — тихо и уютно, а вид на колени закрывает кудрявый рыжий нимб на голове Сени. Сеня играет за Булат, и букмекерская контора имени Василия из 9Я говорит, что у состава Булата этого года против Айтвараса этого года шансов “нихуя из дохуя”. Сеня не унывает — Сеня приходит поздравлять Айтварас с надругательством над Вайделотами, а еще — собирать информацию. А еще — пить то, что Сороки в крылышках принесли. А еще —

— Угадай, — токсичненько морщит веснушчатый нос Вика, делает огромный глоток и вытирает запястьем апельсиновый сок с подбородка.

— С Жанночкой Падалякой? Она просто мощь, — горячо кивает Сеня, как святая невинность, а потом разражается смехом. — Да ладно, я понял, — заговорщически наклоняется к Яну и громким шепотом уточняет: — С Данилюком, да?

Данилюк валяется на соседнем диване, развалившись на трех парах человеческих колен. Разговаривать с ним бесполезно, хотя, конечно, не то чтобы разговоры с Данилюком в принципе могли бы быть полезными. Впрочем, не будем о, когда есть другие “о”, которые можно обсудить.

— Смотри левее, — отвечает Ян, откидываясь на стену. Щеки, наверное, красные — ему уже немножко дало в голову, потому что у Вики легкая рука, когда дело касается “налить кому-нибудь”. Таких как он здесь много: пьют уже не первый час — и остается только гадать, когда сюда ворвется ментовской наряд во главе с Евгешей. Не то чтобы Ян смеет полагать, что Евгеша не в курсе — тот всегда знает все.

Сеня оглядывается:

— Ой, — а потом морщится и поворачивается прям недовольный-смущенный-обиженный, — ты не посмеешь издеваться на тему меня и Сафина.

Левее Данилюка — черный рукав, который дергает Данилюк, и это рукав Тимура Сафина, а сам Тимур Сафин подпирает стеночку, красивый как изваяние, обнесенное бархатным красным шнуром. Помните, что Ян говорил про дажбожичей? Ничего хорошего, да. Дажбожичи — слишком искренние, и если ты им “да”, то ты сразу поймешь. Факт, который не играет на руку ни Вике, ни Сене. Мрачная закономерность — хорсичи, влюбляющиеся туда, куда не стоит влюбляться. Увы, ах, фу.

— Сенечка, я никогда над тобой не издеваюсь, — Ян зачесывает назад отросшую челку и поджимает губы, — но ты сидишь в той же луже, что и Вика, так что давай не паясничай.

Все дело в том, что пока Вика подворачивала юбки и жаловалась, что она — не блондинка, Сенечка страдал по Сафину. Страдал рукозаламывательно, а вот я, а вот он, а вот мы — и это было трогательно и мило. Все его разведоперации, сбор данных, хитрые схемы — наивные, но весьма ничего. Первая проблема была в том, что Сафин был дажбожичем — а там проще на лбу себе написать “я тебя люблю больше жизни, го ебаться”, чем обставлять миллион случайных встреч в коридоре. Вторая — в том, что Сеня не ебаться с Сафиным хотел, а того, под луну, ну, гулять. А с этим всегда было сложнее. И чем больше Сеня зарывался в махинации в лучших традициях Евгеши Ганапольского, тем сильнее Ян убеждался, что тот воюет не туда.

— Я не сижу в луже, — фыркает Вика, — я просто решила, что хочу на этом жизненном этапе немного пострадать.

— Мне начинать петь самый грустный трек Лободы, который я знаю? — серьезно спрашивает у нее Ян.

— Тебе вообще не начинать петь, — Вика хлопает его по плечу, — я не настолько сильно хочу страдать.

— У меня нет слуха, но есть голос, и этим голосом я тебе спою, что так манят облака в чужие берега, а я поранилась тобой нечаянно.

Вика хнычет, закрыв лицо одной рукой, и потягивая из бокала, зажатого в другой, а Сенечка хватает себя за горло, театрально задыхаясь, и падает Яну на колени.

— Вы только посмотрите на этих детей, которые смеют проявлять неуважение, — Ян фыркает. — Я сейчас отправлю тебя к Бардземишвили, а тебя — к Сафину и не приму обратно в факультетскую гостиную без результатов. Но сначала принесите мне выпить.