ГЛЕБ АНАТОЛЬЕВИЧ БАРХИН
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - ›

benjamin wadsworth

класс: 12Я отделение: ярила

деятельность: казначей КГУ возраст: 19 лет

‹ - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
they told me nothing new

МЕСТО РОЖДЕНИЯ: Сочи, Россия
ПРОИСХОЖДЕНИЕ:

Батя Глеба — представитель Артели, олигархической магической прослойки, маг-бизнесмен, занимается газодобывающим промыслом. Мама - простец из среднего пошиба саратовской семьи, когда-то давно уехала учиться в Москву и продавала овощи в продуктовом, а сейчас светская дива в возрасте. Есть две старшие сестры: в инстаграмах они Натали и Ксения, в телефоне Глеба - Наташка и Ксюха.

Есть ба — источник жизненной мудрости, и дед — победитель в лото во дворе. Глеб живёт с ними.

КОЛЬЦО: перламутр в свинце, массивное, тяжелое.

— Будешь так учиться — ничего в жизни не добьёшься.

— Возьмись за ум, иначе к сорока будешь неудачником.

— Ты думаешь, я тебя вечно содержать буду?

Как же в рот ебал Глеб всё это говно.

Ебал он в рот учиться. И математику, и английский, и уроки экономики с репетитором, и преподавателя своего по русскому в частной школе — всё это тоже ебал. Глеб знал, что в одиннадцать лет его позовёт лес — а лесу не будет важно, знает он наизусть таблицу умножения или нет, сделал ли он дополнительные задания по шахматам или забил, и сколько раз на него повышала голос Любпална. Как только стукнет ему одиннадцать, мечтал Глеб, и всё это пойдёт в жопу.

Глебу было девять. Ругаться матом — это единственное, что он делал в совершенстве.

Не помогало ни воспитание — мама отчаянно хотела сделать его приличным человеком — ни угрозы отца, который считал, что если в девять лет сын только и делает, что зависает в мортал комбат на плазме, то его надо лишать наследства. Не лишит, легкомысленно думал Глеб, закидывая ноги в дорогущих, но уже грязных кроссовках на дорогущую, и только что испачканную бархатную банкетку. Пошёл он в жопу. 

Детство Глеба — это Гермес, Ральф Лорен, частные репетиторы, водители, повара, мир из затемненного салона мерседеса. Детство Глеба — это полная безнаказанность сопляка, родители которого могут заплатить за любой его проступок. Детство Глеба — это вечное недовольство бати, надоедливое, как муха, мешающее, как зубная боль.

Когда Глебу исполнилось одиннадцать, отец позвал его к себе в кабинет — сплошь стекло и хай-тек — и сказал:

— Дружок, — ох, как Глеб ненавидел этого "дружка", — давай договоримся, — ох, как Глеб ненавидел это "давай договоримся", — в следующем году ты отправишься в Колдовстворец. Это здорово, но там ни Любовь Павловна, ни Эдуард Семёнович, никто из твоих репетиторов уже не сможет тебе помочь. Тебе придётся самому заняться учёбой. Ты понимаешь, Глеб?

Нихуя Глеб не понимал и понимать не хотел.

На следующий год Глеб попал в Колдовстворец — и еле-еле смог сдать переводные экзамены. И то, не без помощи отца: тот приезжал, уговаривал, просил. Глеб сидел надутый в коридоре яруса администрации, подпирая сутулой спиной гобелен с Брюсом Чернокнижником, и сердито рассматривал стоптанные — снова дорогущие — кроссовки. Подумаешь, учёба. Да кому она нужна.

Как обычно, его отцу.

В середине шестого класса, когда Глеб вышел во второй триместр с пятью двойками и угрозой отчисление, нервы не выдержали у обоих: отец орал, Глеб орал, магия искрила, стекла звенели, мама плакала. "Ещё одно слово, — рычал отец, — ещё одно слово в таком тоне, и ты выйдешь отсюда! Ты меня понял?"

Нихуя Глеб не понял и понимать не хотел.

Упрямый, раздражительный, в то время — уверенный, что все вокруг неправы, а он прав, Глеб вылетел в коридор, схватил куртку и прямо как был, в домашних тапках, сиганул через лес в Саратов. Я не вернусь, орал он по телефону, пусть идёт в жопу! Не хочет содержать — больно надо, я и сам разберусь! На силу уложили спать. "Ой, Светочка, ты не волнуйся, — слушал Глеб через дверь, отвернувшись к стене и закутавшись в одеяло, пока ба успокаивала мать по телефону на кухне, — Это же мальчики, как поругались, так и помирятся. Завтра уже домой вернётся!".

Глеб не вернулся.

*

— А чем занимаются твои родоки? — спрашивает Агриян, щурясь на него подбитым глазом. Больничное освещение выхолащивает цвет смуглого лица в серый.

Глеб вдавливает окурок в плитку пяткой больничного тапка и пожимает плечами:

— Дед в гараже ковыряется. Бабка огородом.

Спустя тридцать четыре секунды — Глеб считает — в палату врывается, учуяв сигаретный дым, Лиля Аркадьевна, и раздаёт смачные затрещины. Агрияну достаётся тоже. Глебу почти смешно.

Возможно, он никогда особо не умел справляться с эмоциями, а может, это становится новым способом сублимации всей клокочущей ярости — но, оказываясь сначала в Саратове, а затем возвращаясь в Колдовстворец, Глеб вымещает злобу на других. Ему нужно не просто вдавить кулак в чьё-то лицо, от этого он не чувствует никакого удовлетворения. Нет.

Разозли их. Выведи их себя. Смотри, как расширяются зрачки, как стискиваются зубы. Стой, засунув руки в карманы, и используй свой язык, словно плеть, чтобы бить по больным местам. И хлестай, хлестай, хлестай, пока они не сорвутся. И вот тогда — тогда используй кулаки.

К седьмому классу кулаков Глеба боялись двенадцатиклассники. Все знали: пиздюк бешеный, не использует магию и использует перстень только для того, чтобы сломать им тебе переносицу. Опыт драк с гопниками и бывшими зэками, которые доставали подростков на саратовских улицах, подарил Бархину большой подарок: репутацию.

Вся средняя школа Глеба проходит под жирным лейт-мотивом драк, крушений и стычек со всеми, кто не так взглянул, не так посмотрел, не так спросил. Глебу хочется разрушений: вещей, лиц и отношений. В нём играет детская ярость, подростковый максимализм (всё или ничего) и доброе старое легкомыслие богатого наследника. Если честно, Глеб даже сейчас не может ответить, почему за те несколько лет его так и не выгнали. Он понятия не имеет: сам бы он себя выдворил взашей ещё после первой драки.

Однажды он оказался в кабинете Вологодской. Событие редкое — завучи предпочитают не вмешиваться, оставляя дисциплину на откуп учителям и КГУ, но и те, и другие уже до трясучки не могли слышать даже упоминание Глеба Бархина.

— Нам с тобой словами не договориться, мальчик, верно? — тихим, почти нежным голосом спросила завуч. Глебу было четырнадцать — он был глуп и бесстрашен. Он ответил:

— Неа. Выгоняйте.

Вместо этого Анна Демьяновна поговорила с ним на его языке: отметелила его так, что Глеба ещё две недели схватывала межреберная невралгия при каждом резком движении. Это был уговор: если она укладывает его голыми руками, не используя магию, то до конца года он не дерётся. "Ты не боишься быть исключенным, поэтому мне нечем на тебя надавить, — Вологодская сложила пальцы в замок. Они были тонкими и изящными, с длинными ногтями. Совсем не предназначенные для драк, — но я надеюсь, что честный договор ты уважаешь".

П — принципы. Как Глеб мог устоять.

Следующие два триместра пришлось терпеть. Сначала он думал — ну ничего, как только поступлю в девятый... Но оказалось, что, как только перестаёшь каждый день искать новый повод для злости, её очень трудно собрать и аккумулировать. К концу восьмого класса Глеб внезапно обнаружил, что, если себя не травить, то можно быть вполне спокойным и даже уравновешенным. Чужие слова и взгляды потеряли остроту, собственный протест против мира стал казаться наигранным и детским. Оказалось, достаточно было включить голову, а не руки.

В девятом классе Глеб уже не дрался.

В девятом классе Глеб лицом к лицу встретился со своим наказанием за все предыдущие драки. 

*

— Бля-я-я, там Бархин, давай пройдём другим коридором.

— Можешь со мной местами поменяться на апотропетике, Дим? Меня посадили к Глебу, и, ну, это не то, на что я готова вторым уроком.

— Я слышал, Бархин кому-то из старшаков снова ебальник разбил. Не, сам не видел, за гаражами рассказывали.

Глеб ни капли не возражал пожинать плоды своей репутации и жизненных решений: нет, на самом деле, его даже зашибись устраивало. Никто к нему не лез, все, завидев шрам на лице, предпочитали держаться подальше, а его фамилия летела далеко впереди него, расчищая курилки и коридоры. Замкнутого, по натуре интроверта, Глеба ситуация радовала. Он спокойно сохранял статус кво, поддерживая вокруг себя пустой круг в людной комнате.

С отцом он так и не начал общаться: острая обида прошла, но принципы остались, и никто не хотел делать первый шаг друг другу на встречу. Глеб прекрасно научился обходиться без отцовских денег: летом он подрабатывал в ларьках и в электричках, раздавал листовки, помогал дяде Гене в его автосервисе (звучит гордо, пока не узнаешь, что автосервис это гараж), за сто рублей и шоколадку пенсионеры и мамаши всего дома просили переустановить винду. В старших классах он даже пробовал приторговывать палёной техникой, но едва избежал ментов.

В общем, Глеб умел крутиться. В Сороки в Колдовстворце он не пошёл только потому что обычно все слишком напрягались, когда имели с ним дело. А жаль, иногда думал он, бабла можно было б поднять.

Как потом ему казалось — именно за такие мысли карма и влепила ему пощечину.

Пощечину звали Женя Ганапольский.

*

Конечно, он про него слышал. Конечно, ему было на него насрать: Глебу было насрать на всё, что не касалось его напрямую. И уж точно он в жизни никогда не думал, что на пороге его тайной курилки, о существовании которой знали только он да Агриян, однажды вырастет Женя Ганапольский.

О Ганапольском знали все — на класс младше Глеба, он в первый же год устроил переполох среди актива школы. Сиял то тут, то там, а потом вообще предложил снять с должности оборзевшего Лебедева — на тот момент одиннадцатиклассника и председателя КГУ. Общественность обалдела, но идею поддержала. Ганапольский стал голосом младших классов. На следующий год он стал голосом ещё и ребят постарше, а ещё через год вся школа на пацане буквально помешалась. Говорили, что Ганапольский решал любые ваши проблемы, знал всё обо всех, и мог договориться о чём угодно с кем угодно — в общем, рассказывали сказки про четырнадцатилетку. Глебу всё ещё было насрать. Даже когда тот самый  Ганапольский вырос на пороге закутка, где Глеб курил каждую третью перемену, ему всё ещё было насрать. И когда тот открыл рот и представился. Когда задал пару каких-то отвлеченных вопроса, делая вид, что мимо проходил...

Глебу перестало быть насрать, когда вместо очередной светской фразы, не меняя тона, Ганапольский выдал:

— В следующем году ты станешь казначеем КГУ.

И в этой фразе не было вопроса. Чёрт, в ней не было даже неуверенности или сомнения: Ганапольский констатировал факт таким голосом, будто зачитывал прогноз погоды.

Глеб натурально обалдел. От удивления и от наглости.

Пацан — щуплый, форма висит, худой и невысокий — стоял перед ним так, будто заглянул сообщить Глебу своё решение. Будто это он владел ситуацией, а не Глеб. Медленные движения, взгляд дружелюбный, немного скучающий — будто снисходительный.

Однажды, ещё дома, отец закрыл двери за уехавшим деловым партнёром, и сказал: "У некоторых по взгляду видно, что с ними будут проблемы". Да, это точно.

Взгляд Ганапольского просто кричал: проблемы, проблемы, проблемы.

— Пацан, — сказал в ответ на это Глеб, вместо того, чтобы кинуть окурок и бежать от этого беса куда подальше, — ты чё, ёбнулся?

Ганапольский только улыбнулся.

На следующий год Глеб Бархин, к изумлению всей школы, стал казначеем КГУ.

АВТОР: stupid hanz