— Знаете, что единственное нравится мне в этот день? — спросила Оля и яростно чирикнула пилочкой для ногтей. Джем поднял взгляд от справочника по герменевтике, по которой пересдача висела над его шеей гильотиной ещё с мая. Айгуль приподняла брови. — Что нам не нужно присутствовать на Большом совете. Мы ведь не актив.

— Джем ещё тот актив, — хохотнула Мадина и Джем ущипнул её за пятку. — Ну, а что? Я ж не соврала.

Часы показывали 10:17. Первое сентября только началось, а Джему день уже казался слишком длинным.

Уроков на первое сентября никогда не было — было выступление Хозяйки в гранатовом, собрание Большого совета, классные часы, пятиклашек увозили на Испытание поиском... Все настраивались на работу. Джем искренне пытался: обычно цех настраивал его на рабочий лад, особенно в начале года. В мае с пробковых досок снимают все заметки, концепты, разработки, очищают рабочие пространства; исчезают завалы фотографий, сдвигаются к стенам фотофоны, стопки бумаг убираются в ящики — всё, чтобы осенью начать с нового листа. И Джем кайфовал от этого процесса. С чего начнётся год? Какое событие поставить в центр, возвести на постамент, с чьей точки зрения осветить это лучше всего? У кого лучший ракурс? Чем этот год будет отличаться от других? Джем мог предложить тысячу вариантов. Начало каждого нового учебного года вызывало в нём эйфорию первооткрывателя. Так, наверное, чувствовал себя Колумб, пришвартовываясь у берега... Пока не обнаружил, что немного ошибся курсом.

Курс Джема сбился к чертям собачьим. Дай пять, Колумб.

— Мама, — снова вздохнула Оля, — а если попросить Евгена Ганапольского сделать каникулы на пару месяцев подольше, он согласится? Плакала вся маршрутка.

О, ну уж нет, пусть Женя её не слушает. Ещё пару месяцев бесцельных шатаний по Москве — от Арбата то Таганки и обратно — Джем не выдержит. Не то чтобы в школе будет лучше, но в школе, хотя бы... Хотя бы что, сердито подумал он. Хотя бы что, блин, Асламбеков! Ничего в школе не хотя бы что, и заруби себе это на своём таджикском носу. На лбу напиши, чтобы каждое утро видеть в зеркале. Ничего ты предпринимать не будешь.

Часы показывали 10:23.

Собрание для редколлегии в цеху было назначено на 11, сразу после заседания Совета, но Мадина вызвала его помогать разбирать чемоданы, и Джем, нервно обтирающий углы дажбожьей гостиной, ломанулся на зов быстрее ветра. Пока они разбирали новые, купленные в Австрии вещи, в комнату ворвалась Оля, а когда вещи закончились, никому не пришло идеи лучше, чем отправиться в цех. Айгуль уже сидела здесь и, отчего-то недовольно, красила брови. "Родители", мрачно буркнула она на все вопросы.

— Но вот без чего я буду скучать больше всего, — снова сказала Оля, — так это, блять, без ноготочков. Почему на Медном бульваре нет маникюрных салонов?

— Идея для стартапа.

— Блин, точно. Девочки, заканчиваем с журналистикой. Пора зарабатывать деньги.

— Аха-ха, подожди, сейчас придёт Роза, и ей предложишь...

Часы показывали 10:24.

[nick]Джемал Асламбеков[/nick][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/ezgif-1-1e96a7ffb992.1580066973.png[/icon][status]этот так... гомосексуально![/status]

Макс выглядит... Ну, как Макс.

И это почему-то бьёт Джема больнее всего.

Взъерошенный, бледный, будто бы и не лето вне горы провёл, а здесь отсиделся, в растянутой футболке под школьным пиджаком и нервными пальцами, которые всегда будто не могут что-то нащупать, он был таким привычным, что кололо сердце. Джем никогда не подозревал себя в сердечных проблемах, был здоров, как бык, но тут как-то подвело. Ожидаемо. Неожиданно.

Пока Макса пытают, Джему достаётся осторожный взгляд — и Джем радостно улыбается, поднимая вверх раскрытую ладонь в знак приветствия. Макс моргает, а Оля его перехватывает, начиная дергать за футболку, мол, дисциплинарка увидит — они сегодня чего-то как сцепи сорвались, а ведь первое сентября всего лишь, половина школы без формы шастает. Он перестает смотреть на Джема, и за его взглядом хочется потянуться, обратить на себя внимание. Джем отворачивается и хохочет над Робертом, который мрачно рассказывает, как его сегодня стопанул Егор из дисциплинарки. Чувства внутри перемешиваются, как в шейкере.

Посмотри на меня, хочется попросить Джему. Даже если тебе некомфортно, всё равно посмотри.

Джем всегда с лёгкостью уважал чужие границы, обходил чужую зону комфорта, делал то, что от него хотят другие — и до этого мая очень в себе эти качества любил и культивировал. А потом было: "тебе ведь всё равно, верно?". И ещё: "Ты просто даёшь мне то, что я хочу. Тебе, по большему счёту, не особо надо". И ещё...

Заткнись, просит сам себя Джем, протягивая прыгнувшей на диван Поле своё новое кольцо. Да заткнись ты, урод, просто умолкни.

Макс среди дружной редколлегии уже не кажется таким неловко вклееным кусочком, как раньше: нет, он постепенно врос, вжился в эту пёструю галдящую комнату с ободранными стенами и бесчисленными стеллажами. Свет из фальшокон, скрытых такими же фальшзанавесками, рассеивает по его лицу утренний свет и высветляя улыбку, брошенную на чью-то шутку. У тебя переболит, думает Джем с внутренним ёканьем. Слава богу, у тебя переболит.

Я снова сделаю то, что мне сказали.

И эта мысль, выношенная за долгие летние месяцы, снова вызывает горький внутренний протест, который немного смазывается появлением Кеши — есть на что отвлечься.  Кеша просачивается в цех, выглядя недовольным, как обманутый еврей, и пытается по стеночке добраться до лестницы в кабинет — но ловят его быстро. Под руки, вяло сопротивляющегося, усаживают на диван, прямиком рядом с Джемом и Полиной, и, как водится, обступают со всех сторон. Любимая рутина.

— Что было на собрании? — спрашивает Нурлан, закидывая ногу на ногу и поправляя очки настолько ханжеским жестом, что вокруг мрут цветы. Макс стоит прямо рядом с ним, и Джем смотрит на кого угодно, кроме них, наконец упирая взгляд в Кешу.

Кешины губы искривляются в недовольную кривую. Совершенно не утренний человек. Он сцеживает:

— Ганапольский.

— Ну, что ж, он не умер за лето, Колдовстворец стоит на месте, ура, — Катерина хлопает в свои деловые ладоши, — а дальше-то что? Кеш, всё понимаем, утро, совет, собрание, снова школа, все уроды, но нам ещё тут всё раскладывать и к урокам готовиться. Не бузи.

— Повесточку бы, — поддакивает Роберт, — пове-е-стку!

Под софитами взглядов, высвечивающих его, как на сцене, Кеша сдаётся и рассказывает: и о повестке, и о планах, и о бесчисленных просьбах-приказах Ганапольского, которому уже с самого утра самого первого числа неймётся, и о том, что уже сегодня надо что-то куда-то идти снимать и писать. Слышатся охи-вздохи: за что боролись, на то и напоролись. Кто ж знал, что Евген достопочтимый с первого дня решит оседлать их шеи.

— Ненавижу КГУ, — радостно заявляет Мадина, закидывая Максу руку на плечо, — а ты, детка?

Джему хочется залепить ей рот скотчем — часто, сейчас — в особенности.

[nick]Джемал Асламбеков[/nick][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/ezgif-1-1e96a7ffb992.1580066973.png[/icon][status]этот так... гомосексуально![/status]

Первая неделя в Колдовстворце всегда кажется самой яркой: невозможно оббежать всех друзей и знакомых за первый учебный день. То есть, для кого-то, может быть, и – но никак не для Джема, у которого в каждом классе есть засланный дружок-казачок, подружка-казачишка. Никакого должностного цинизма: Джем искренне расположен каждому, кому улыбается. Чуть-чуть хорошей стратегии: всегда полезно иметь много друзей, когда ты – замредактора школьной газеты.

Первая неделя в Колдовстворце — это короткие разговоры в курилке (Джем не курит), пожимания рук секторных тружеников (Джем не состоит ни в одном), хлопанье по плечам на стадионе (Джем не играет в квиддич), свит-толки со школьными сплетницами в кулуарах (Джем не школьная сплетница), приятные пятнадцать минут выяснений монохромных отношений в столовой (Джем не в Монохроме).

Вторая неделя обычно, ну, спокойнее. Первая волна схлынывает, а первые домашние задания, наоборот, наваливаются; и к Новолетнему балу всё уже устаканивается.

Вторая неделя обычно и вторая неделя сейчас — очень разные вещи.

Джем ныряет в школьную социалочку с разбега – это его воды, это его комфортная заводь. Он всегда чувствует себя на своём месте, заводя три разговора и параллельно смеясь с двух шуток. Люди вокруг него – яркий переливчатый калейдоскоп. Слегка наклони трубу, и ярко-оранжевые песчинки превращаются в зеленые, мгновенно меняют фактуру, цвет, форму, очертания.

— Я устал от твоих мельтешений, — говорит Кеша, снимая очки, когда он объявляется на пороге почти-ночного цеха. — У тебя в этом году совсем батарейки поехали. Откуда ты пришёл?

— Ма-а-а-аленькая вечериночка в ма-а-аленькой комнатке у Ярила, — сообщает Джем, падая на диван. Так грациозно, как у Кеши, у него не получается, и выходит больше «плюх». — В общем, помнишь те разговоры в прошлом году? По поводу замены Хлеменко?

— Дай угадаю, — Кеша возвращается к книжке, но очков на нём нет, а значит, он просто выпендривается, — на маленькой вечериночке в маленькой комнатке Ярила оказался его игрок?

— Ваша светлость, — Джем пораженно прижимает руку к груди, — вот это голова! А вы случайно не главный редактор школьной газеты?

Кеша ничего не отвечает, и Джему остаётся только ждать, когда тот соизволит заговорить — да, он только притворяется, что читает, но давить всегда было бесполезно. Джем и не собирался; он откидывается на спинку дивана, запрокидывает голову, чувствуя на себе запах чужих духов. Это Элиза снова забралась на кровать обниматься, просто из вредности, назло своему Андрею. Джем почему-то вспоминает Леночку Величко. И почему из него всегда делают третье колесо для того, чтобы счастливо сойтись? Джем посмеивается про себя.

— Притормози немного, — наконец, отмирает Кеша, но головы не поднимает. — Ты пропустил две летучки.

— Роберту полезно самому их попроводить, — Джем зевает, — пусть учится. Это мой педагогический метод!

— Или ты просто бегаешь от Максимова.

Улыбка сползает с лица Джема и Кеша, наконец, поднимает голову. Они уставляются друг на друга, как два барана. «Мы не лезем в личную жизнь друг друга», — говорит недовольный взгляд Джема. «Только тогда, когда это касается меня», — отвечает приподнятая кешина бровь. Отлично. Супер. Как обычно.

— Не лезь, — бросает Джем, поднимаясь на ноги. Всё хорошее настроение от собранных по школе сплетен сползает с него, обнажая двухнедельную стылую стагнацию. — Иначе мы поссоримся.

— Поуказывай мне, что делать, — огрызается Кеша. — Я тебя предупредил, Джемал. Возьми себя в руки.

— Я подумаю, — отрезает он, прежде, чем выйти из цеха и сбежать по ступеням в коридор.

Холодный горный воздух ударяет в лицо сквозняком, но пиджак Джем оставляет висеть на поясе, продвигаясь в сторону спуска вниз, в свою общагу. «Возьми себя в руки», со злостью думает он. Господи, да пошёл ты. Серьёзно, Кеш. Так мило. Такая поддержка. Ты такой классный друг.

— Асламбеков?

Джем чуть не сбивает — кто бы мог подумать — Леночку Величко, но в последний момент ловит её и за плечи выравнивает в вертикальное положение. Смеётся:

— Так, ты вроде ещё в прошлом году отказалась падать к моим ногам. Что поменялось?

Леночка — катастрофа, конечно считает Джем, но красивая, как картинка… Когда не входит в класс с лицом Владимира Путина, конечно. Так вот, Леночка смеётся, толкает его в плечо, а потом оказывается, что в коридоре она не одна — но вместо армянина с ней её квадра-тим.

— Елена, Настасья, Макс, Костя, — Джем щурится и улыбается, обводя их взглядом. — В тёмном коридоре, вчетвером, почти перед отбоем. Нам всем следует начинать волноваться?

— Мы что, — скрещивает руки на груди Настасья, — когда-либо заставляли школу волноваться?

— У меня есть на примете парень, которого ты заставляешь волноваться каждый день, милая, — Джем подмигивает, — и это даже не я.

Макс единственный, кто на его шутки улыбается так, будто словил лёгкую контузию — и так с самого начала года. Джем чувствует, как смех душится у него внутри. Если Кеша раздаёт свои дурацкие указания, значит, этого он не видит.

Максу настолько некомфортно рядом с ним, что Джем уже не знает, куда бежать.

Он старается дать ему столько места, сколько тому нужно — и столько времени, сколько ему понадобится. Затравленное выражение его глаз каждый раз, стоит Джему к нему обратиться по имени, с треском ломает рёбра. Однажды обломок ребра проткнёт Джему лёгкое и он умрёт от того, что те заполнятся кровью и он захлебнётся – он читал о таком в какой-то книжке. Именно так он себя и ощущает.

Каждый раз, когда Макс на него смотрит.

— Я, — говорит Джемал под этим взглядом, — я, пожалуй, оставлю вас четверых разрушать Колдовстворец изнутри. Просто смотрите, чтобы дисциплинарка вас не поймала. Если что — я вас не видел. Макс, до завтра, Костя, до-не-знаю-когда, девочки, вы лучшие, — и смывается.

«Я тебя не обижу, — готов проскулить Джемал, — я буду держаться от тебя подальше, просто не делай такое лицо».

Пожалуйста. 

[nick]Джемал Асламбеков[/nick][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/ezgif-1-1e96a7ffb992.1580066973.png[/icon][status]этот так... гомосексуально![/status]

К тому моменту, как Джем добирается до дажбожьей общаги — как и обычно, шумной перед самым отбоем — мысли превращаются в быстрое бесконечно вращающееся колесо. Впервые он раздражается на Евгена за то, что тот смотрит на пилотки сквозь пальцы; КГУ, думает, как же. Лучше бы посадили всех учиться. Больше бы пользы было.

Он и сам понимает, что это уже чересчур и его заносит, но колесо катится всё быстрее и быстрее — вниз, под наклон. Даже привычная какофония голосов и смеха не может заставить его остановиться: всё превращается в обволакивающий белый шум, оставляя его наедине с нервными злыми мыслями.

Злится Джем исключительно на себя.

Максу можно пить (не по паспорту), Максу можно веселиться в пятничный вечер (не по успеваемости), Макс имеет право делать глупости (не поощрительно), не делать глупостей (поощрительно), танцевать, играть в дурацкие подростковые компанейские игры... Даже лучше, думает Джем, поднимаясь в один из коридоров, если он оторвётся на пилотке. Он, скорее всего, выпьет, его развезёт, и, как обычно, ему захочется целоваться — под градусом с него слетал самоконтроль и вся взрощенная самооценкой робость. Он расслабится, познакомится с кем-нибудь, пообжимается — что в этом такого, кто так не делал...

Джем приваливается плечом к стене, не доходя до комнаты, и трёт большим пальцем переносицу.

Ничего в этом такого. В этом такое — всё.

Тщательно уважая чужие границы, Джем никогда их не пересекал. Каждый человек имел право на свою безопасную зону комфорта, буфер между собой и иногда пугающим миром, на который никто не имел право посягать. Даже зная, что для Макса куда лучше было бы остаться сегодня в своей комнате и повторить герменевтику, по которой он в прошлом году завалил сразу два чтения, Джем бы никогда не позволил себе... Он ему даже не бойфренд. Оставь его в покое, подумал он, ты ему пообещал. И что за херня про герменевтику? Себе-то врать не надо, умник.

Дело не в том, что Максу стоит заняться учёбой, а в том, что тебе невмоготу, чтобы он занялся кем-то другим.

Да. Круто. Очень хорошо. Как там, первый шаг — принятие? Пошёл ты нахуй со своим принятием, Асламбеков.

Прекрати его мучать. Он тебе всё сказал.

*

В комнате обнаруживается Андрей и свешивающиеся со верхней кровати ноги Алексея. Двоих гуляк нет, и, когда Джем молча тычет пальцем в их кровати, Андрей прекращает резаться в игрушку:

— На пилотке тусуются.

Да будь неладна эта пилотка.

Джем кивает, раздраженно сбрасывает пиджак на спинку стула и переодевается; в отличие от ребят, чьи вещи в беспорядочном хаосе заполоняют каждую подходящую поверхность, джемова часть шкафа блещет аккуратностью. Шутка ли - он даже вещи гладит... Он успевает повесить форму на вешалку и взмахом руки отправить её вешаться на рейл, натянуть футболку и спортивки, когда в комнату вваливается Ильдар:

— Джем! Братан! — запыхавшийся и вспотевший, он свешивается в дверной проём. Блестящие от опьянения глаза горят каким-то нездоровым энтузиазмом. Ноги Алексея сменяются любопытной головой. — Ты до сих мутишь с Максимовым из десятых?

В седьмом классе в Ильдаре прорезалась гомофобия, которая забилась обратно с помощью джемовских кулаков и парой пьяных бесед. К одиннадцатому Ильдар объявил себя "джемофобом" - потому что "несправедливо, что на тебя клюёт в два раза больше народа, ты ваще другим никого не оставляешь, мудила!".

А к двенадцатому, видимо, начал переживать за его личную жизнь.

— Они расстались, — ляпает Алексей быстрее, чем Джем успевает найти подходящие слова для ответа, — ты чё, сюда от ярилок нёсся?

— Короче, — Ильдар вваливается в дверь и показывает большим пальцем куда-то себе за спину в коридор, видимо, в сторону "ярилок". — Потёмкин... Я сижу с Наташкой, тыры-пыры, а тут он...

— Это который ебётся? — прерывает его Андрей, откидывая игру.

— Это который крыса!

Причём здесь Макс и Потёмкин из дисциплинарного?

— Ну, я и говорю — который ебё...

— Нормально объясни, — прерывает их интеллектуальную дискуссию Джем, чувствуя, как внутри тугой струной натягивается тревога. Ильдар снова смотрит на него, и пьяно фокусируется:

— Ну. Утащил он его.

— Ебаться? — снова перебивает Андрей.

Джем бы с удовольствием ткнул бы его обратно в его идиотскую игру.

— А я чё, знаю, что ли? Схватил его, Максимова твоего, в смысле, чё-то они попиздели, а потом как это, давай... — Ильдар внезапно краснеет. Струна в груди у Джема звенит низкими частотами, отдаваясь в виски. — Сосаться. Ну и свалили в сторону лестниц, там где у ярилок диваны стоят, и может они там даже...

— Поебутся?

— Андрей! — хором осаживают его.

— В общем, — Ильдар выдыхает, — я типа подумал...

— Что ты подумал? — мрачно спрашивает Джем. От неожиданной враждебности Ильдар робеет:

— Ну... Что ты... Что тебе интересно может быть...

— Джема не интересуют бывшие, — хохотнув, комментирует Алексей, и вместо головы снова высовываются ноги.

Джем отворачивается, хотя почти наяву видит, как Ильдар растерянно переводит взгляд с его спины на Андрея, и всем видом спрашивает "а чё я сделал-то?". Ильдар ничего не сделал — Джем на него не злится. Джем чувствует неожиданную ярость на Потёмкина из дисциплинарного — о, все знают, чем он славен, а лучше бы, Велес его возьми, занялся своими обязанностями — и на самого себя. Он принимается раскладывать вещи на столе: собирает ручки в подстаканник, складывает тетради, поправляет лампу... В голове крутится картинка: Потёмкин, со своим неприятным надменным лицом и вкрадчивыми повадками, и пьяный Макс, который вообще не соображает, что делает... Пьяный Макс, о котором на завтра будут трындеть всякое — мол, ещё один лёг под замкрысу, мол, ага, трахаются по всем углам... Низкие гудящие вибрации заглушают разговоры в комнате. Или это кровь в ушах гудит? Джем не обращает внимания.

Он продолжает прибираться на столе, как будто эти простые действия смогут заставить его остыть.

Если Макс хочет провести так вечер — он не вправе ему мешать. Он вообще не должен к нему приближаться. Злись сколько себе угодно, переживай, сколько хочется, только, будь добр, стой здесь и складывай грёбанные конспекты.

Слышишь?

Даже не думай врываться в его жизнь, портить её из-за эмоций, на которые ты даже и права не имеешь, Асламбеков, оставь его в по...

— Джем! — ошеломленно кричит Ильдар, когда он вырывается из комнаты, задевая его плечом. — Джем, да какого хера?...

[nick]Джемал Асламбеков[/nick][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/ezgif-1-1e96a7ffb992.1580066973.png[/icon][status]этот так... гомосексуально![/status]

Яриловичи — мастаки прятаться. Если бы Джемал не учился в этой школе двенадцать лет или если бы он был дисциплинарщиком из средних классов, он бы полночи провёл, тыкаясь по разным комнатам, чтобы отыскать тусовку. Но вот в чём прелесть был замом “Вестника” — тебя охотно привечают, увидев в коридоре чужой общаги.

Маленькая компания из двух сварожичей и яриловича пропускают его в коридор старшеклассников, и музыка обрушивается на Джемала из-под изоляционки прямо здесь. Двери комнат нараспашку, народ танцует, в воздухе сильный запах алкоголя и сигнальных чар. Вечеринка в этот раз удаётся на славу - и поглощает Джема тут же, как только он вливается в толпу.

Лестница на второй этаж - прямо посреди рекреации. Там темнее, народа не так много, но Джем прётся, прорывается сквозь приветственные хлопки по плечам и пьяные дружелюбные улыбки.

Система предохранителей в голове вопит. Джем её не слушает.

Внутри очень много эмоций — злых, чернильно-чёрных и буро-красных, таких, которых Джем всю жизнь пытался избегать; ему не нравилось. Теперь у него нет выбора: его затапливает, и остаётся только двигаться по инерции вперёд. Маленькая, рациональная часть, оставшаяся на единственном незатопленном островке, тихонько спрашивает его: разве это похоже на заботу о ком-то?

Нет, соглашается другой голос на задворках.

А когда из темноты, освещенные случайной вспышкой цветомузыки, выныривают две сплетенные фигуры, Джем наконец-то перестаёт себе врать.

Эта лопнувшая, наконец, под рёбрами струна — это ревность.

Он не помнит, как оказывается возле них; казалось, вот он стоит в коридоре, а вот, в следующий - отшвыривает Потёмкина за плечо от Макса. На ногах тот удерживается, хватаясь за спинку дивана, но движения у него не пьяные - наоборот, трезвые, будто он здесь и не пил вовсе. Это выбешивает Джема окончательно: Макс, мягко сползший на диван, выглядит пьяным в дым.

— Ты совсем ёбнулся? — низко рычит Джем, чувствуя, что стоит на грани того, чтобы ударить по этой лощеной роже. Перстень на руке горячо колется тысячей иголок - в унисон собственному бешенству. — Ты в край, блять, охуел? Он же ничего нахуй не соображает, ты, урод.

— Так, — говорит Потёмкин, переводя взгляд с него на Макса и обратно. — Так, стоп. Асламбеков, верно? Стоп. Всё по обоюдному со…

— Объяснить, что такое дееспособность, — Мышцы горят от желания ему втащить, а перстень нетерпеливо потрескивает, — или свои мозги включишь?

Проблема была вокруг: даже в приливе ярости, Джемал осознавал, что здесь слишком много народа, а Потёмкин всё ещё оставался замом дисциплинарного, каким бы уродом ни был. За себя Джем не волновался — он был отличником, шёл на золотую медаль, вёл активную клубную деятельность, одной ногой состоял в КГУ… И если ты ударишь зама дисциплинарного прямо здесь, попытался отрезвить его тот голос, который всё ещё торчал на островке рациональности, а тебе ничего не сделают, это значит, что у одних есть привилегии бить кого-то без последствий, а у других нет. Как у спортсменов. Это то, за что до сих пор предъявляют Жене — хочешь его подставить?

Усилием воли Джем заставляет себя накрыть кольцо рукой, чтобы то перестало трещать статичным электричеством.

— Асламбеков… Джемал, верно? Джемал, послушай, — Потёмкин слегка отступает назад, глядя на его руки. — Он попросил его поцеловать, ладно? Я бы не стал лезть, если бы он просто… Я же вижу, что он пьян.

— Вы обмнеразг-ориваете? — подал голос Макс.

Джем повернул голову, чтобы посмотреть на него. Глаза блестят, пьяные и затуманенные; губы красные и распухшие, волосы всклочены, футболка вся перекосилась… “Ты ревнуешь, — снова осуждающе сказал голос в голове, — собираешься кого-то бить за это?”.

— И я не знал, что вы, э-э…

— Катись отсюда, — оборвал его Джем, для верности кивнув в направлении беснующихся в коридоре, — давай, вали, пока я тебе не врезал. Я серьёзно, Потёмкин. Мне не понадобится кольцо, чтобы выбить из тебя дерьмо.

— Приятного вечера, — кисло отвечает тот, и, не дожидаясь повторного приглашения, растворяется среди веселящихся. Несколько длинных секунд Джем просто смотрит ему вслед, на эту толпу; злость всё ещё клокочет внутри него, требуя выхода. Кольцо почти обиженно покалывает, и Джему хочется встряхнуть рукой, пробормотать заклинание, избавиться от излишка магической энергии, образовавшегося от собственных эмоций.

Но голос сзади говорит:

— Джем?..

И Джем оборачивается.

Макс смотрит на него снизу вверх широко распахнутыми глазами из-под своей растрепанной крашенной чёлки, и дискотечный свет выкрашивает его в тускло-фиолетовый. Такой доверчивый, когда пьяный — такой дурной. Ни капли самоконтроля. Ни толики выдержки. Кто вообще мог оставить его здесь одного?

— Пойдём, — беспомощно вздыхает Джем и протягивает ему руку. — Пойдём, детка. Я отведу тебя домой.

[nick]Джемал Асламбеков[/nick][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/ezgif-1-1e96a7ffb992.1580066973.png[/icon][status]этот так... гомосексуально![/status]

Катастрофа.

Вот, как всё это называется.

Полная, тотальная катастрофа.

Макс — катастрофа. Бесконечно красивая, нежная, пьяная, льнущая к нему катастрофа.

Вся эта ситуация — катастрофа. Джем неплохой предсказатель, но он бы ощутил надвигающийся пиздец даже без пятёрки по прорицаниям.

Джем сам — катастрофа. Безответственная, лицемерная, ходящая в грязных ботинках по собственным принципам, нечестная, предающая чужое доверие катастрофа.

Пока они шли по коридорам, всё ещё балансировало в рамках, которые Джем мог бы перед собой оправдать: заботой о максовом благополучии, тем, что он не увидел ни Костю, ни Лену с Настей, ни даже какого-нибудь максового одноклассника, тем, что он не может бросить его посреди горы на растерзание завхозу… Джем придерживает Макса на ногах, когда тот заваливается на лестницах, но правдания гладко ложатся на язык, уже готовые сорваться в любой момент, стоит Максу задать правильный вопрос.

Макс не задаёт. Ради всех небес, нет, не задаёт: он ластится под руки, обвивает его плечи, пьяно и доверчиво прижимается, и Джем говорит себе — если я не обниму его в ответ, он упадёт. Если я не придвинусь ближе, он навернётся об колонну. Если я не позволю ему ткнуться мне в щеку смазанным поцелуем — он, ну…

“Чернобог тебя подери, — думает Джем, прикрывая глаза, пока Макс балансирует на тонкой между объятиями и зажиманиями посреди восточного коридора, в котором их в любой момент может засечь дисциплинарка, — какой же ты пиздабол, Асламбеков”.

— Пойдём, пойдём, — Джем почти отдирает руки Макса с собственной талии — тот цепкий, словно коала, — и бережно перетаскивает одну из них через своё плечо, приобнимая его за спину.

— Н...Н-неа, пжди…

— Малыш, нам нужно идти. Если нас поймают ребята Маркова… Оставят на какой-нибудь мерзкой отработке… Ты ведь не хочешь на отработку?

— Мммнет, — мычит Макс, даже не понимая, о чём его спрашивают, но ноги послушно передвигает. Он поворачивается лицом к Джему, горячо дыша ему на щеку, и Джему требуется очень много усилий, чтобы не посмотреть в ответ. Он знает, что если посмотрит и ещё раз увидит, как Макс на него смотрит, оправдания больше не сработают. Будто бы все вокруг, сам Джем, даже пьяный Макс — все увидят, почему он здесь. Почему он сорвался, почему прибежал, почему прогнал Потёмкина, почему не нашёл Кота и за руку не привёл его к диванам в рекреации. Почему его это так задело. Почему он вообще посмел решать за Макса, стоит ли ему бухим с кем-то целоваться (нет, не стоит).

Ответы до отвратного очевидны.

Джем чувствует себя законченным эгоистом. Если с утра Макс врежет ему прямо на собрании Вестника — что ж, он ощутит даже кармическое удовлетворение.

Но Макс, конечно, не врежет; Макс даже в глаза ему не взглянет. Небо, что ты творишь, ты же обещал ему, словами, сука, через рот — я, к тебе, больше, не, пожалуйста, не надо уходить, тебе же нравится работать, я обещаю, я даже близко…

Макс затаскивает его на себя почти у самой общаги — в закутке, который примыкает к этажу старшеклассников с внешней стороны. Это совершеннейшая диверсия, но Джем не успевает среагировать, и спустя мгновение, в которое он старается не раздавить пьяного балбеса, — они целуются.

И оправдания — ну да, ну да, пошли мы нахер — сгорают к чертям собачьим. Потому что Джем не делает того, что должен. Ни в первую секунду, ни во вторую, ни в третью, нет: вместо того, чтобы мягкое его урезонить, Джем окунается в него с головой.

Макс ощущается под пальцами так правильно, так необходимо, так наконец-то, что это оказывается сильнее, чем собственные принципы. Джема будто швыряет в микшер: смеющийся максов рот, его всегда холодные пальцы, его привычка всегда наклонять голову влево во время поцелуев, его волосы, лезущие в глаза, чёрт, эта невозможна грива волос, в которую Джем наконец может запустить руки…

...Не может.

Росчерк мысли, ледяной, как касание металла, чиркает под веками огненной полосой, и, вместо того, чтобы оказаться у Макса в волосах, руки Джема оказываются у него на плечах.

— Макс, — выдыхает он, просит: — Детка…

Но алкоголь, как и всегда, стирает у Макса всякие границы: рюмка — и он становится разговорчивее, стакан — и он может при всех сесть тебе на колени, а здесь Джем даже затрудняется сказать, сколько он выпил — Макс тянет его на себя, широко целует в шею, удерживает изо всех сил. От того, с каким упрямством он держит его за плечи, Джем готов плюнуть на всё: на убеждения, на голос разума, на оправдания, на дисциплинарку, которая обязательно их засечёт, на разочарование, которое он к себе испытает, на… Джем на что угодно, оказывается, готов плюнуть, если Макс смотрит на него вот так.

— Пожалуйста, — просит тот, откидывая голову на подлокотник. Волосы вокруг его головы — бледно-розовый ореол. Джему хочется смотреть на него вечно. Макс протягивает руку и кладёт пальцы ему на губы просящим, оглаживающим жестом. — Пожалуйста…

Джем чувствует так много и так сразу, что сердце выламывается из рёбер.

— Мы не можем, — сглатывает он, и брови Макса так болезненно разлетаются, что Джем не выдерживает: охватывает ладонями его лицо, наклоняется и начинает целовать: губы, щеки, нос, подбородок, виски. Он прижимается губами куда придётся, думает второй раз за сегодня: не делай такое лицо, маленький, ну пожалуйста, не надо делать такое лицо. Говорит: — Прости, детка, но мы правда… Макс, нам правда нельзя… Мне нельзя.

И затем Макс спрашивает предательское:

— Поч-чему? Почему… тебе нельзя?

Потому что ты в стельку и ничего не соображаешь. Потому что если мы продолжим, я стану ничем не лучше Потёмкина. Потому что тогда я просто наплюю на те границы, которые ты выстраивал. Потому что я тебя…

— Потому что, — выдыхает Джем, напоследок прижимаясь губами к его лбу и отстраняясь, — если мы не остановимся, завтра тебе будет ещё больнее, детка. Пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты меня возненавидел, ладно?

[nick]Джемал Асламбеков[/nick][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/ezgif-1-1e96a7ffb992.1580066973.png[/icon][status]этот так... гомосексуально![/status]

В четверг у Джема что-то подошло к концу: нервы, терпение, нерешительность, чувство сохранения дистанции… Чем бы оно ни было, оно закончилось. Финальным аккордом стал, как обычно, Кеша.

— Даже не начинай, — он делает пренебрежительный взмах ладонью. На этот раз у него в руках Гегель, а на носу очки, но Джем всё равно уверен, что он притворяется. — Я не верю в байку про болезнь, Джемал. Видел сегодня его перед Чарами, вполне цветущий вид. Или он является на следующее собрание, или может больше не приходить вообще.

— Кеш, — пробует Джем, впрочем, зная, что тот абсолютно прав.

— Не “кешай” мне, — ему достаётся раздраженный взгляд из-за очков, — у него есть обязательства. Хотите выяснять отношения, пожалуйста, мне дела нет, но так, чтобы это не сказывалось на газете. Мне нужен фотограф, а не филиал дома два.

Потом Кеша, конечно же, начинает давить, и, конечно же, говорит что-то мерзкое — они снова ссорятся, чтобы помириться к ужину. С Кешей было легко ругаться и легко мириться, но нелегко слушать, когда, разрезая ножом котлету, он говорит:

— Всегда можешь уйти ты.

— О? Спасибо, милый, — Джемал отпивает кисель, — ты меня так ценишь, я тащусь.

— Я серьёзно, — Кеша ставит подбородок на руку. — Ты ведь сам собираешься ему это предложить, чего ты меня дуришь.

[nick]Джемал Асламбеков[/nick][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/ezgif-1-1e96a7ffb992.1580066973.png[/icon][status]этот так... гомосексуально![/status]

Джем молчит, принимаясь за картошку. Ответить ему нечего. Кеша, как и обычно, до раздражающего прав.

— Я к тому, — продолжает как-обычно-правый, — что я не против. У тебя через два месяца начнутся факультативы к ВКР. Мосвед не принимает с баллами, ниже девяноста, а на защиту придётся приглашать представителя. Тебе ведь ответили.

Джем молча кивает. Ответили. Согласились приехать послушать в конце года. Открывая письмо в конце августа, Джем не то чтобы не верил — нет, он в себе не сомневался — но всё равно обрадовался, как пацан.

— Я не понимаю, почему ты так зацепился за мальчишку, — Кеша лениво раскачивает вилкой в такт своей речи, — но ты упёртый, как баран, и явно хочешь, чтобы он остался. Так что я согласен. Предложи ему вариант. У тебя будет больше времени на проект, да и Щеглова успокоится.

— Ты разговаривал с моим научруком? — вздыхает Джем. — Прекрати меня контролировать. Ешь свои углеводы, Иннокентий, иначе я начну контролировать твой недобор веса. Давай, жуй.

Да, Джем его дурил, да, Макс не болел, да, Джем собирался ему предложить вариант. С того самого первого собрания, на которое Макс не пришёл, Джем знал, что должен это сделать. В конце концов, именно он всё запорол.

От того, насколько Максу теперь было не по себе находиться в его присутствии, хотелось натурально выть. Он не просто не приходил в цех — два дня назад он откровенно срулил в боковой коридор с дуги, когда Джем шёл ему навстречу; просто мимо, на арифмантику. Это не обижало: единственный, на кого здесь стоило обижаться, это Джем и его эгоизм. Надо же, побежал спасать… От чего? От подростковой пьянки? От зажиманий с Потёмкиным? Может, ему нравился Потёмкин, может, он накидался, чтобы набраться храбрости к нему подойти, а ты вон, влез, спасибо большое, Асламбеков.

Ладно, о последнем Джем старался не думать — от мысли, что Макс не просто нажрался и целовался с кем попало, а что Максу мог кто-то понравиться, кольцо начинало греться на пальце.

“Вот он, — со злым удовлетворением подумал Джем, застав себя на этой мысли в сотый, тысячный, милионный раз, и с силой захлопнул энциклопедию магических сообществ, — в-о-оот он. Твой эгоизм и твоя ревность. Только о себе и думаешь, а?”.

— Друг, — подал голос Андрей со своей кровати, — друг, я тебе по голове щас хлопну. Четыре часа утра. Выключи блядский свет и ложись спать. ВКР у всех, а ведешь себя как мразота ты один.

Вот именно.

Влюблённость бывает у всех, но ведут себя как мразоты только некоторые.

Даже Андрей в кои-то веки мог сказать что-то умное.

*

Джемал ловит его на перемене между четвёртым и пятым — он хорошо помнит, что алхимия у 11Д в седьмом зале, и караулит звонок на скамейке в тёмных аллеях яруса. На алхимическом всегда холодно, но Джем как-то даже не ощущает: всё прогоняет в голове, что ему сказать и как. Не давить, извиниться, предложить, ещё раз извиниться… Не смотреть на него так, будто ему что-то от Макса нужно (сам Макс). Не вспоминать про поцелуи, и про то, как Макс хватал его за руки, когда Джем его укладывал, и просил не уходить. Не думать о том, что желания пьяного Макса и желания трезвого — две совсем разные вещи. Не думать о том, не думать об этом, вообще ни о чём не думать, стоять в трёх шагах, не трогать, близко не подходить.

Конечно, все наставления самому себе идут по пизде, стоит Максу чуть не споткнуться об его ноги при выходе из класса.

— Привет, — Джем машинально удерживает его за локоть, от неожиданности выглядя почти таким же удивлённым, как и сам Макс. Тот сегодня без пиджака, в свитере, воротник рубашки в мятом беспорядке прикрывает шею, а волосы, по правилам безопасности, собраны в крошечный хвост. Пряди падают на лоб, петухи волнами выбиваются, прикрывая уши. Ему идёт ужасно. — Аккуратнее, — добавляет он, когда подхватывает и максов рюкзак, падающий у того с плеча. Внутри всё болезненно ворочается от того, как часто он это делал весной, но Джем себя игнорирует. — Мы можем… поговорить? Пять минут, не больше.

Злость Макса ожидаема и понятна — Джем принимает её с распростёртыми объятиями, как будто радуясь наказанию. Было бы куда херовее, если Макс стушевался, забился или прятал взгляд, так что злость, считает Джем, не самый плохой вариант. Пусть лучше злится, чем загоняется — это деструктивная, но мотивирующая эмоция. Джем это знает — он много читает, а ещё много злится в последнее время.

Взгляд у Макса искристый от раздражения, прямой, и с мая это впервые, когда он так смотрит. До этого момента Джем и не понимал, как устал от взглядов украдкой, подсмотренных взглядов, коротких, оглядок через плечо. На короткие секунды — где-то между "Ты серьёзно" и "Да хватит" — Джем даже радуется, что вся эта ситуация произошла — ну, Макс по-крайней мере, на него смотрит.

Оказывается, это было очень важно. Не важнее, чем максов комфорт, но куда важнее, чем Джем себе сам был готов признаться.

Он хотел, чтобы Макс смотрел на него, даже если самому Максу это было сложно.

Он хотел, чтобы Макс смотрел на него, даже если Максу хотелось убегать, прятаться и никогда в жизни больше его не видеть.

Он хотел, чтобы Макс смотрел на него: зло, спокойно, счастливо, пьяно, трезво, как угодно; на него, а не на случайного парня на вечеринке; на него, а не в объектив камеры, на рабочую доску в цехе, да на что, блин, угодно.

Он чуть не сбалтывает это, прямо вот так, прямо ему в лицо — но в последний момент голова берёт веох, и на язык ложится "я хочу, чтобы ты чувствовал себя...", но Макс упрямо перебивает:

(он такой красивый, когда упрямый)

— Не надо лечить меня тем, что ты хочешь чтобы было комфортно мне, я это услышал, — он длинно выдыхает через нос, выглядя так, будто Джем бесит его тем, что он, ну, тупой. Джем не слишком понимает, но не отрицает. — Я хочу знать, чего ты хочешь.

На этом повороте Джем подвисает: злость Макса, понятная, объяснимая, долгожданная и так далее, почему-то не клеится на то, что он говорит. Или клеится — Джем тупой, но у него всё отлично с причинно-следственными — но не так, как Джем понял изначально.

— Подожди, — слегка хмурится он, — ты сейчас злишься... Дай мне понять, окей? Ты злишься потому что я повёл себя как мудак или потому что я... Думаю о тебе больше... Чем о себе? Я правильно сформулировал?

Макс сводит брови:

— Нет. Я злюсь, потому что мы оба знаем, чего хочу я. И, похоже, никто из нас не знает, чего хочешь ты.

"Да, мы оба знаем, чего ты хочешь, — думает Джем. — Сбежать. Спрятаться, и чтобы тебя не нашли, и не сделали больно, и вот это всё, разве нет? Разве я не делаю всё, чтобы ты чувствовал себя в безопасности? Почему ты всё равно зол?"

Ничего из этого он не произносит вслух; это попросту не справедливо по отношению к Максу, и он бы никогда не стал такое говорить. Звучало так, будто Джем приносил какую-то жертву и хотел, чтобы Макс её оценил; а это было совершенно не так. Единственное, чего хотел Джем, чтобы Макс...

— Какая разница? — наконец, находится он. — Какая к Велесу разница, чего я хочу? Я просто, — он запускает ладонь в волосы, растерянно проводя по ним ото лба к затылку, — не понимаю, Макс.

— А разве не в этом вся проблема, Джем? — Макс всё ещё злится: он хмурится и сводит губы, но при этом на его лице появляется то самое затаённое несчастное выражение, которое Джем... Из-за которого Джем... Да всё сделал, только бы оно не появлялось снова. И вот оно. И снова из-за него. — Не в том, что ты и тогда... — он слегка задыхается, разбивая Джему сердце, — тогда... не знал, чего ты хотел?

И у него на лице такое "В том, что ты не знал, хотел ли ты меня", что Джему хочется схватить его лицо в ладони и сцеловывать эту грусть, пока она не исчезнет. Это не так, хочется сказать ему. Это не совсем так, хочется сказать. Это... Но правда в том, что оба они знают: так оно и было.

— Прекрати думать только о том, чего хотят другие. — продолжает Макс, — Я тебе уже говорил: это может сделать только больнее.

Тогда я не знаю, что мне делать. Я не знаю, как не сделать тебе больнее, если всё, что я делаю — или не делаю, всё, чего я хочу или не хочу, всё это всё равно заканчивается... Вот так. Как мне сделать правильно? Как мне сделать, чтобы тебя не обидеть?

Вместо это Джем говорит:

— Прости.

— И, ради всего святого, — Макс тянет воздух ртом, будто раздраженно, но это больше похоже на всхлип, — прекрати извиняться. Это ещё хуже.

Джем кивает. Они некоторое время молчат, не смотря друг на друга, пока Макс, наконец, не говорит:

— Я приду в Вестник. — Он поднимает взгляд, — Но только если ты не уйдёшь. Это моё условие.

— Окей. — Коротко говорит Джем. Он получил то, за чем пришёл, но после этого разговора чувствует себя куда потеряннее, чем раньше. Вместе с облегчением от того, что Макс никуда не уйдёт, он чувствует себя... сложнее. Тем не менее, он добавляет: — Да... Да. Спасибо.

— Не надо, — Макс спотыкается об его "спасибо", и, кажется, готов заплакать. Джем хочет... — Не надо... Меня благодарить. Я возвращаюсь, потому что мне нравится там работать. Я... Я знаю, чего я хочу, Джем, пусть у меня... иногда и не хватает храбрости. Так что не надо... — он мотает головой из стороны в сторону и хвостик на его затылке распускается; резинка отскакивает, катится к джемовым ботинкам. Они оба почему-то смотрят на неё, замерев, каждый на своём месте.

Наконец, Джем наклоняется и поднимает её. Он помнит эту резинку — они вместе купили пакет, сто штук за сто рублей, тянутся на сколько угодно, гарантия колдовства два года, на Медном бульваре в апреле. К апрелю у Макса отросли волосы просто неприлично — каждый преподаватель говорил ему собрать хвост, а каждый дисциплинарник на проверке считал своим долгом занести это в журнал. На выходных они были на Бульваре с ребятами из редакции — ничего такого, совместный поход по магазинам — и Джем увидел, как Макс считает мелочь у прилавка, пока Роза примеряла шляпы с перьями. "У тебя что, — спросил он, заглядывая через плечо, — не хватает денег?". Макс вздрогнул, рассыпал свои пятирублевки, и они ползали собирали их, пока Роза не напомнила, что они, вообще-то волшебники. "Нет, я просто хочу сбросить мелочь... Блин, ну нет, не доставай, у меня самого полно!.. Ага, а у меня карманы не полные? Убери свои деньги, Джемал, иди купи что-нибудь другое!" Макс в тот день много смеялся. Даже при всех — и выглядел таким довольным, что хотелось...

Джем молча убирает резинку в карман, даже не задумываясь на тем, что делает. Он знает, что надо отдать, и что это так по-детски, и по-дурацки, и, небо, верни эту хренову резинку —

но всё равно убирает в карман.

И говорит:

— Хорошо, детка. Я тебя понял. Я тебя... услышал. Приходи на собрание, — он отводит взгляд, поправляя лямку рюкзака на плече, впервые за всё время чувствуя, что не может заставить себя посмотреть Максу в глаза. — Я... Увидимся.

[nick]Джемал Асламбеков[/nick][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/ezgif-1-1e96a7ffb992.1580066973.png[/icon][status]этот так... гомосексуально![/status]

Начинается это так:

— Хочу, чтобы ты поработал на библионочи.

— Супер, — щёлкает языком Джем, не оборачиваясь. — А сам поработать не хочешь, моя царевна?

— Нет, — с бессовестной честностью отвечает Кеша, и Джем слышит, как скрипит диван, когда он укладывается на нём с ногами. — В общем, тот концепт про то, как изменялся комитет на протяжении десятилетий...

— Ты обалдел? — Джем хлопает книгой и оборачивается. — Это, блин, я придумал. "Тот концепт"!..

— Инициатива наказуема, — вздыхает Кеша. — Найди материал для черновика, накидай идей. Нам нужны три основные вехи, чтобы сделать акценты, и какие-нибудь интересные факты... Полотно никто читать не будет.

Всех, кто хотел идти на библионочь, собирали в десять вечера на колесе — и обычно собиралась толпа, заполняющая коридор от края до края. Было весело, шумно, смешно: кто-то уже закутался в плед, кто-то нудел, что Вася не взял подушки, кто-то прятал по карманам санкционку. Еду в Грозного проносить запрещалось: КГУ организовывали в холле столы с чаем и птичьей снедью, всё остальное полагалось оставить в школе, но, конечно же, кто бы слушал. Дисциплинарники из двенадцатых классов прогуливались мимо, приглядывая за особо шумными, но делали это лениво, то и дело позёвывая. Когда мероприятия выходили за школьный ярус, вся ответственность за дисциплину ложилась на учителей, так что ДК несли вахту просто для виду.

Джем обмотал цветастый плед на манер тоги, запихнул термос — о, да ладно, кто вообще придумал эти правила — в пустую сумку от ноутбука, и до крика "Всё, выдвигаемся" от Пал Палыча болтался от одной группки знакомых к другой, вызнавая, у кого можно будет свиснуть кофе, а у кого и что покрепче... Ну, чтобы работа не шла совсем уж уныло.

— Вот ты где! Пока тебя найдёшь... — в шахте, пока платформа спускалась вниз, его поймала под руку Катерина и развернула к себе, щурясь на него сквозь полумрак ночного неяркого освещения. Потом грубовато стянула с него плед и всплеснула руками: — Ч-чёрт! Только не в этот раз! Я даже напялила Шрека, но блин! Джем, халат?

Джем самодовольно развёл руки, мол, выкуси, дорогая.

Их соревнование на самую прикольную пижаму началось в шестом классе, когда он заявился в гостиную в марвел, а она в диси, и рисковало не остановиться никогда. К сегодняшнему дню Джем подошёл обстоятельно: на нём красовался длинный шёлковый халат, чёрный, с крупным восточным рисунком, который он плотно запахнул и подпоясался. Среди спортивных штанов и спальных футболок он, как и обычно, щеголял.

— Ладно, у тебя красиво, — скривившись, признала Катерина, накидывая на себя его плед, как плащ, — но у меня мемно. Предлагаю ничью.

— А ты развяжи халат, — фыркнул Джем.

—  У тебя там какая-то классная футболка, которая даст тебе сто очков вперёд, или что, — пробормотала Катерина, потянулась к поясу, в два движения развязала мягкий узел и распахнула полы халата. Потом также резко запахнула: — Джемал Асламбеков, ты-

Джем прижал ладонь ко рту, чтобы заглушить хохот.

— Если тебя спалят, — прошипела Катька, оглядываясь по сторонам и принимаясь завязывать на нём халат. — Да стой ты ровно!.. Если тебя спалят, Асламбеков, то вкатят пиздюлей...

Джем засмеялся пуще прежнего.

— Чего вы ржёте? — расталкивая народ локтями, откуда-то сбоку к ним пробилась одноклассница Диля, — ой, у вас опять. Джем, халатик супер.

— Спасибо, — всхлипнул от смеха Джем.

— Да чего он ржёт? Кать, у тебя тоже классная пижама! Это Шрек?..

*

В Грозного можно было бродить по залам и между полкам весь день и ни разу не повторить маршрут — и это, восхищался обычно Джем, только открытые для посетителей залы! А сколько всего в тех, куда доступ только по пропускам... Впрочем, сегодня ему не предстояло никаких открытий — отдел истории Колдовстворца, куда он навострил лыжи, был давно исхожен знакомыми тропами. К сожалению, помимо скуки сегодняшней ночью Джему полагалось ещё и одиночество: в исторический отдел с ним никто не попёрся. Все делали такие тоскливые лица, что Джем даже не уговаривал и со смехом отпускал бедняг. Он бы затащил с собой в лабиринт полок виновника Кешу, но тот библионочи не любил — на них, видите ли, не почитаешь.

Джем скинул свой плед в углу, кинул на него пару утащенных из общего зала подушек, подтащил торшер и нырнул в пыльное царство архивов и подшивок почти на полтора часа. Санкционный кофе спасал слабо, но лучше он, чем ничего — а потом можно будет прерваться, выйти в люди, глотнуть чего-нибудь покрепче... В общем, Джем жил надеждой. Где-то в час ночи он поплёлся к полкам девяностых годов, зевая и рассеянно набирая в руки всё, что хотя бы отдалённо относилось к теме работы Комитета. Здесь было совсем темно, но свет он не зажигал, отлично ориентируясь по памяти. А потом за одной из полок мелькнул силуэт, Джем замер: может, парочка какая уединилась ради лэйт найт романтик, чего их пугать... Нет, силуэт был один, и Джем вынырнул из-за раздела с фотоматериалами, чем испугал кого-то до тонкого высокого "Ой!".

Джем чертыхнулся про себя — это "Ой" он бы узнал где угодно — и тряхнул рукой, зажигая свет кольца.

Макс выглядел напуганным, широко открытые глаза блестели из-под челки, руки прижимали к груди какие-то распечатки. Джем не смог сдержать смешка:

— Дай угадаю, — он приподнял руку, чтобы осветить их обоих, — Иннокентий и тебе не даёт спокойно отдохнуть?

— Небо, — Макс закатывает глаза, с облегчением выдыхая собственный испуг, — ты что, Мармиядов? Зачем так пугать?

— Чтобы ты не расслаблялся, — Джем широко, подначивающе улыбнулся, — и заодно поднять тонус. Что ищешь-то?

Неожиданная встреча где-то за пределами школы — ну и пусть тут те же полки и те же книги — на эту короткую минуту заставляют его забыть, что, вообще-то, они, ну... Вот это. Джем даже название подобрать этому не может, но всё равно: в первые секунды разговора он чувствует только юркую радость встречи, стихийное влечение, желание пододвинуться поближе, желание поговорить подольше — всё это. То, что делает тебя влюблённым. Глядя сейчас на Макса, Джем даже забывает о тягучем, словно жвачка, дискомфорте, который сковывал его всю последнюю неделю.

Макс выглядит — ну... Как Макс. Огромная футболка с Риком и Морти, мягкие спальные штаны, которые ему тоже велики, резиновые шлёпки, которые всем раздавал трудовой сектор на входе, мятое гнездо волос... Очаровательно. Как и обычно, Джему хотелось протянуть руку и заправить ему прядь за ухо.

Как и обычно, Джем не мог.

Всю неделю он ощущал себя так, будто стоял перед какой-то дверью и не мог решиться её открыть. Слова Макса — а чего хочешь ты — он понимал отлично, Джем не был дураком. Так же отлично он помнил и другие его слова. "Дело не в том, что у тебя нет идей куда пойти или чем заняться, — выдавливал он из себя в мае, уставившись куда-то в себе ботинки, так, что Джему было видно только светло-зелёную на тот момент макушку, — дело в том, что у тебя нет желаний". Джему понадобилось три месяца и ещё чуть-чуть, чтобы начать понимать, что тот имеет ввиду.

Джему всегда нравилось думать о других людях. Он очень естественно ощущал себя рядом с чужими желаниями, подхватывал, кружил, спрашивал, раскатывал красную ковровую дорожку к чужим хотелкам. Он получал наслаждение, даря подарки, делая приятное и получая довольные улыбки — и никогда не испытывал проблемы с тем, чтобы чего-то помимо этого хотеть. Джему казалось, что он просто легко получает то, что хочет — так что вот оно, всё уже у него есть. А потом появился Макс и, несмотря на застенчивый взгляд и нервные руки, ткнул его носом в то, что, вообще-то, мальчик-джемальчик, ни черта подобного, дорогой.

Чего ты хочешь, Джем?

Джем хотел поступить в Мосвед. Хотел, чтобы мама с папой были здоровы, а Истам взялся за голову и за учёбу. Хотел, чтобы Кеша перестал упорствовать и сходил с ним на попсовое кино, а ещё чтобы больше не возвращался домой в Одессу. Хотел, чтобы некоторые предметы давались ему легче, языки изучались проще, чтобы итоговый смотр у него прошёл на высший балл. Джем хотел бабановых чипсов с кетчупом, плейстейшн пять, классную работу в будущем, чтобы бабушка выздоровела, большую собаку и маленького кота.

А ещё Джем хотел встречаться с Максом.

Хотел — очень, даже если ему понадобилось время, чтобы это желание обозначилось, очертилось, как собственное, сильное, самостоятельное. "Я тебе признался, — сказал ему тогда Макс, — и ты согласился. Но ты ведь согласился бы, даже если кто-то другой предложил. Ты не любишь отказывать людям, и делать больно им тоже не любишь". И Макс не ошибался: в феврале, в марте, в апреле всё это было правдой. Джему нравилось тусоваться с Максом, нравилось его целовать, нравилось смущать и радовать — но если бы Макс не спросил тогда, встречаются ли они, и Джем не увидел бы страх пополам с надеждой в его взгляде, то он бы просто сказал: "Не знаю, а тебе хочется?".

Если бы плёнка дала сбой и события бы перемешались, спроси его Макс сейчас, Джем бы сказал: "Да, пожалуйста".

Но плёнка событий так не работает — её не отмотаешь и не отредактируешь, не смонтируешь в нужный тебе фильм, как бы не хотелось. Если кто-то обжигается об тебя, то он будет дуть на пальцы и больше не возьмётся без полотенца; если ты кому-то делаешь больно раз, то постарайся не делать этого во второй, черти тебя дери.

Поэтому, да. Джем хотел — и не мог.

Живи с этим.

— Ну... В данный момент, — Макс посмотрел вниз, на фотографии в руках. — Фотки, на которых Хмеленко бы не выглядел так, будто ему одиннадцать лет. Знаешь, кто такой Хлеменко?

Макс улыбнулся с хитрецой, и Джем — впервые за неделю — не отвёл взгляд. Хватит. Ты не можешь мучать вас обоих вечно, так что...

— Председатель КГУ в дветыща первом-дветыща третьем, — ответил Джем (нашёл кого спрашивать, он тут уже почти два часа копается). Он собирался вести себя как обычно, потому что время ушло, и теперь его желания здесь ничего не меняли. — И тебя ждёт разочарование: он до сих пор выглядит на одиннадцать, а ему уже под сорок. Лучше выбери кого-нибудь другого.

Макс смеётся, прикрываясь фоткой Хмеленко, и Джем улыбается, приваливаясь плечом к полке. Здесь тихо, а темнота обступает мягкий круг света из кольца очень уютно, создавая ощущение, будто кроме них на всех Нижних Полях никого нет. Ни единого человека.

[nick]Джемал Асламбеков[/nick][icon]http://ipic.su/img/img7/fs/ezgif-1-1e96a7ffb992.1580066973.png[/icon][status]этот так... гомосексуально![/status]